Клеопатра
Шрифт:
– Скромные? Цицерон известен своими ораторскими и литературными успехами не меньше, чем Архимед математическими.
Хармиона почти сразу подала Цицерону папирус с его собственным переводом Эпикура «О наслаждении». Не сказать, чтоб Цицерон считал его лучшим произведением, но не признаваться же в этом египетской царице, тем более он был польщен самим наличием такого перевода у Клеопатры.
И снова старик чувствовал себя уверенно, он блистал! Клеопатра слушала внимательно, даже чуть кивала головой. Цицерону уже показалось, что в лице египетской царицы он нашел благодарную слушательницу, как та вдруг снова все испортила однимединственным замечанием: не следовало ли вот здесь и здесь выразиться
Клеопатра, почувствовав, что снова все испортила, быстро перевела разговор на эпиграммы Цицерона, заявив, что ей очень нравятся слова о консульстве Каниния:
– «На диво был Канинийконсул бдителен: глаз не сомкнул он в собственное консульство!». Весьма остроумно.
Эпиграмма действительно получилась остроумной, но оценить ее мог только тот, кто знал, что Каниний пробыл консулом всего один день. Выходит, Клеопатра знала? В другое время Цицерон оценил бы остроумие самой царицы, но теперь ему было не до восторгов, настроение испортилось окончательно. Блистать категорически не получалось, слушательница оказалась не из тех, кто либо молча внимает велеречивому оратору, либо рукоплещет его словесным изыскам, не вникая в их суть. Египетская царица пыталась размышлять над услышанным! Цицерон привык, что женщины думают только над тремя вещами: как обмануть мужа, затмить подруг и нажить деньги. Наличие мозгов, способных рассуждать о достоинствах выкладок Архимеда или его собственных построениях латинской фразы, да еще и с советами, Цицерона вовсе не радовало.
Домой он возвращался в отвратительном расположении духа. Если бы рабы прислушались, то услышали, что их патрон ворчит в носилках:
– Советовать мне… «так было бы лучше»! Дурнушка с кривыми зубами… как посмела!..
Очень хотелось выплеснуть хоть комунибудь свое раздражение, но кому он мог пожаловаться на египетскую царицу? Не плакаться же друзьям, что женщина оказалась слишком умной! Цицерон все же выплеснул все, но предусмотрительно даже не на папирус, а на воск. Писал, не слишком разбирая слова, главным было не держать в себе накопившееся. И только когда целых три таблички оказались плотно покрыты буквами, философ с удовлетворением выпрямился и… быстрым движением разровнял воск!
А для себя решил, что ничего особенного друзьям не расскажет, мол, умна, конечно, но не так, как матроны. Что с нее взять, египтянка же…
Стоило Цицерону выйти вон, как Хармиона принялась выговаривать хозяйке:
– Ты нажила себе врага!
Клеопатра, и сама прекрасно понимавшая, что зря не сдержалась, строптиво фыркнула:
– Что ж мне, аплодировать ему до утра?!
– К чему тебе лишние враги в Риме?
Царица махнула рукой:
– А ну его! Самовлюбленный гусь! – И тут же вздохнула: – Но лучше него оратора все же нет и философа талантливей тоже. И латынь у него действительно образцовая.
– Просто он старик, которому хочется, чтобы все помнили о его заслугах, а молодые все чаще забывают.
– Да, Цезарь рассказывал, что каждая его речь начинается и заканчивается напоминанием о раскрытом в одиночку заговоре Катилины. Может, так и было, только как можно напоминать об этом всякий раз?
– Зря ты сказала про перевод, слышала же, что его латынь признается образцом.
Клеопатра вдруг лукаво усмехнулась:
– Значит, моя еще лучше! Хватит о Цицероне! Приготовь мне ванну, пора спать.
Потягиваясь в теплой воде, она улыбнулась мысли, как станет рассказывать
Но долго размышлять о Цицероне не стоило, назавтра ей предстояла куда более трудная встреча – с римскими матронами, которых крайне редко можно гдето свести вместе – Сервилией, ее дочерью Юнией Терцией и Фульвией. Это не влюбленный в себя Цицерон. То есть они все три тоже влюблены в себя, но им советовать чтото не стоит совсем.
Действительно, интересная встреча, потому как мать и дочь были любовницами Цезаря, а с Фульвией жизнь столкнет Клеопатру через несколько лет, когда Марк Антоний бросит супругу, чтобы жениться на египетской царице.
Но тогда женщин больше всего интересовало, почему один из самых успешных любовников Рима Цезарь выбрал именно Клеопатру.
В кубикуле (спальне) было душно, изза холодного ветра и окно, и дверь плотно прикрыты, а два из шести горящих светильников коптили. Добавляла свое жаровня, на которой грелись щипцы для завивки локонов.
У Юнии с утра было отвратительное настроение, неловкая рабыня сожгла прядь волос и замаскировать это никак не удавалось. А перед этим помада от маски, накладываемой на лицо для улучшения его цвета, попала в глаза. И хотя в этом виновата была сама Юния – потерла глаз, наказали все равно служанку. В доме у Сервилии, где уже третий день жила Юния, потому что Кассий снова надолго уехал по делам, как и Марк Брут, слуг наказывали по любому поводу.
Пока обе рабыни вопили под плетьми во дворе, две другие дрожащими руками приводили свою госпожу в порядок. У причесывающей хозяйскую дочь рабыни пальцы все же дрогнули, и горячие щипцы коснулись шеи Юнии. Служанка в ужасе замерла. Когда, наконец, уложили последний локон в прическе, Юния придирчиво оглядела себя в зеркале, убедилась, что служанке удалось спрятать сожженный локон и его почти не видно, и вдруг вместо благодарности со всего размаха ударила рабыню по щеке. Та в ответ только виновато опустила голову. Возможно, быть бы и этой поротой, чуть покрасневшую шею Юнии немного саднило, но ее отвлекло сообщение о приходе Фульвии.
Вот кто не боялся никого и ничего! Фульвия дважды становилась вдовой, получая богатое наследство после смерти мужей, а теперь вышла замуж в третий раз, не побоявшись репутации Марка Антония как бабника и гуляки.
Фульвия пришла не к Юнии, а к ее матери Сервилии, хотя никогда не была ее приятельницей. Услышав из атриума чуть резковатый голос гостьи, Юния заторопилась. Видно, случилось нечто важное, если Фульвия, любившая поваляться в постели подольше, поднялась в такую рань и приехала в дом Сервилии без приглашения. Обычно визиты наносились куда позднее, ближе к вечеру.
Сервилия вышла к нежданной гостье тоже слегка удивленная, однако вида постаралась не подавать. Но Фульвии ли не понимать, что творится в умах у матери и дочери?
Скороговоркой произнеся слова приветствия, она приступила к делу:
– Во время приема я напомнила египетской царице о нашем прежнем знакомстве и о том, что мой муж немало помог в свое время ее отцу.
Сервилия чуть поморщилась, стараясь, чтобы гостья не увидела эту гримасу, ее начинало раздражать немыслимое внимание, уделяемое Клеопатре. Больше, чем о ней, не говорили даже о Цезаре! Конечно, матроне хотелось познакомиться с царицей поближе, чем получилось на официальном приеме, но не для выражения поклонения и восторга и даже не для злорадного удовольствия, что та никогда не сможет стать такой, как она сама, несмотря на все богатство, а потому, что так и не поняла главного – чем держит Цезаря эта женщина. Но с утра до вечера болтать о египетской царице она не собиралась, надоело.