Клеопатра
Шрифт:
— Теперь ты изменился к худшему, Гармахис! — сказала она с грустной улыбкой. — Я сама едва узнаю тебя. Подожди, еще одна вещь! — Она подошла к сундуку с платьем и вытащила оттуда тяжелый мешок с золотом. — Возьми это, — сказала она, — тебе понадобятся деньги!
— Я не могу взять твоих денег, Хармиона!
— Бери! Это Сена дал мне их для нашего дела, поэтому ты смело можешь пользоваться ими! Кроме того, если мне понадобятся деньги, конечно, Антоний, мой господин с сегодняшней ночи, даст мне, сколько я хочу. Он многим обязан мне и отлично знает это. Не растрачивай драгоценного времени на пустяки — ты еще не купец, Гармахис!
Без дальних слов она засунула деньги в кожаный мешок, висевший у меня через плечо. Затем она дала мне мешок с запасом платья и, по своей женской предупредительности, не забыла сунуть туда алебастровую баночку с краской, чтобы я мог подрисовать свое лицо, когда это
— Пора мне идти? — спросил я.
— Нет еще, погоди! Будь терпелив, Гармахис, еще час придется тебе переносить мое присутствие, а потом прощай, быть может, навсегда!
Я махнул рукой, как бы давая ей понять, что теперь не время для острословия и болтовни.
— Прости мне мой язык, — сказала она, — из соли часто бьет источник горькой воды! Я должна сказать тебе кое-что неприятное, прежде чем ты уйдешь!
— Говори, — отвечал я, — слова, самые ужасные, не могут теперь взволновать меня!
Хармиона стояла передо мною со сложенными руками, и свет лампы падал на ее прекрасное лицо. Я заметил, что оно было страшно бледно, и что вокруг глубоких темных глаз залегли черные круги. Два раза поднимала она глаза и пыталась заговорить, но голос ее прерывался. Когда же наконец она заговорила, это был хриплый шепот.
— Я не могу отпустить тебя, — сказала она, — не открыв тебе истины. Гармахис, это я предала тебя!!!
Я вскочил на ноги с проклятием на устах, но Хармиона удержала меня за руку.
— Садись и выслушай! Когда ты узнаешь все, де лай со мной что хочешь! С той минуты, когда в доме Сепы я во второй раз увидела тебя, я полюбила тебя так сильно, что ты не можешь и представить себе! Возьми свою собственную любовь к Клеопатре, удвой ее еще и еще и ты приблизительно поймешь всю силу моей любви к тебе. Я любила тебя день за днем, все более, пока ты не сделался единственной целью моего существования. Ты оставался холоден, более чем холоден, ты не хотел видеть во мне живой женщины, ты смотрел на меня как на орудие своего дела, которое может тебе служить для твоего возвышения! Я скоро заметила — задолго до того, как ты сам понял это, — что твое сердце рвется к этому губительному берегу, о который теперь оно разбилось. Наконец в ту роковую ночь, спрятанная в углу комнаты, я видела, как ты выбросил мой платок и с нежными словами сохранил у себя дар моей царственной соперницы. Тогда — ты знаешь это, — страдая невыносимо, я выдала тебе свою тайну, и ты насмеялся надо мной, Гармахис! О позор, позор! В своем безумии ты насмеялся надо мной! Я ушла, и все муки, способные терзать женское сердце, поднялись во мне! Я была уверена, что ты любишь Клеопатру! Я была так безумна, что хотела в эту самую ночь выдать твою тайну. Нет еще, решила я, быть может, завтра он будет мягче! Назавтра, когда все было готово у меня, чтобы разрушить всякий заговор, который должен был сделать тебя фараоном Египта, я при шла к тебе — ты помнишь? — и говорила с тобой загадками, а ты снова оттолкнул меня как негодную вещь, как пустяк, не заслуживающий внимания в минуту тяжелого раздумья. Я совсем обезумела. Злой дух вселился в меня, овладел мной, и я перестала быть сама собой, потеряла всякую власть над собой. И за то, что ты насмеялся надо мной, я предала тебя, к своему вечному стыду и позору! Я пошла к Клеопатре и сказала ей все, выдала тебя, и других с тобой, и наше святое дело, сказала, что нашла письма, которые ты потерял, и прочитала их!
Я застонал и сидел молча.
Печально смотря на меня, она продолжала:
— Клеопатра сейчас же поняла, как велик был за говор, как глубоки его корни, и испугалась. Сначала она хотела бежать в Саис или в Кипр, но я убедила ее, что все эти пути закрыты для нее. Тогда она сказала, что прикажет убить тебя в своей комнате, и я ушла от нее, оста вив ее с этим решением. В ту минуту я была бы рада, если бы тебя убили: никто не помешал бы мне горько оплакивать твою могилу, Гармахис! Что еще сказать? Месть — это стрела, которая часто ранит того, кто пустил ее! Так было и со мной. В промежуток между моим уходом и твоим приходом к ней Клеопатра придумала смелый план. Она боялась, что твоя смерть вызовет открытое возмущение, видела, что ей нужно привязать тебя к себе, выказать тебе полное доверие и этим пре сечь в корне неминуемую опасность и уничтожить ее.
Большой, тонко составленный заговор — она сомневалась в его исходе! Нужно ли говорить дальше? Ты знаешь, Гармахис, как она победила! Стрела моей мести упала на мою собственную голову. На другой день я узнала, что согрешила напрасно, что заговор был выдан негодным Павлом, что я ни за что погубила святое дело, которому клялась служить,
На минуту она склонила голову, но так как я молчал, продолжала:
— Дай мне высказать тебе весь мой грех, Гармахис, и тогда суди меня! Дело удалось мне. Клеопатра несколько полюбила тебя и в глубине сердца решила сделать тебя своим царственным супругом. Ради этой полулюбви к тебе она пощадила жизнь участников заговора, рассчитывая, что, повенчавшись с тобой, она с их помощью привлечет к себе сердце всего Египта, который не любит ее, как всех Птолемеев. Но тут она еще раз обманула тебя! Ты в своем безумии выдал ей тайну скрытого в пирамиде богатства, которое она расточает теперь с Антонием. Поистине, в то время она намеревалась сдержать клятву и обвенчаться с тобой. Но на другой день, когда Деллий пришел за ответом, она послала за мной, рассказала мне все — она, в сущности, высоко ценит мои советы — и просила посоветовать ей, оттолкнуть ли Антония и повенчаться с тобой или, оттолкнув тебя, поехать к Антонию! Я — заметь весь мой грех — я в своей ревности не могла вынести мысли, что она будет твоей законной женой, а ты — ее любимым властелином, и посоветовала ей ехать к Антонию, хорошо зная — я говорила об этом с Деллием, — что мягкий Антоний, увидя ее, упадет, как спелый плод, к ее ногам, что действительно и случилось! Теперь я укажу тебе на результат моего плана. Антоний любит Клеопатру, Клеопатра любит Антония! Ты ограблен, все сделалось по моему желанию, а я — самая несчастнейшая женщина на земле! Я видела, как разбилось твое сердце, и мое, казалось, разбилось вместе с твоим, я не могла далее выносить тяжести всех моих преступлений и решила сказать тебе все и вынести наказание.
Теперь, Гармахис, мне нечего больше сказать тебе! Благодарю тебя за то, что ты выслушал меня. Побуждаемая страстной любовью к тебе, я согрешила против тебя! Я погубила тебя, погубила Кеми и себя! Убей меня! Предай меня смерти, Гармахис, я с радостью умру от твоего меча и поцелую его острие! Убей меня и уйди. Если ты не убьешь меня, я, наверное, сама покончу с собой!
Она упала на колени, раскрыв свою прекрасную грудь, чтобы я мог поразить ее кинжалом.
В ярости я хотел убить ее, вспомнив, что эта женщина — причина моего позора и падения, — когда я пал, дерзко и жестоко издевалась надо мной. Но тяжело убивать красивую женщину! Когда я поднял руку, мне припомнилось, что она дважды спасла мне жизнь.
— Женщина! Бесстыдная женщина! — сказал я. — Встань! Я не убью тебя! Кто я сам, чтобы судить твое преступление? Вместе с моим оно выше всего земного суда!
— Убей меня, Гармахис! — стонала она. — Убей меня, или я убью сама себя! Мне непосильно мое бремя! Не будь так убийственно спокоен! Прокляни меня, убей!
— Что говорила ты мне, осуждая меня, Хармиона? Я пожинаю то, что посеял! Не подобает и тебе убивать себя! Незаконно, что я, равный тебе по грехам, убил бы тебя, потому что погиб через тебя! Что ты посеяла, Хармиона, то и пожнешь! Низкая женщина! Твоя ревность причинила столько бед мне и Египту! Живи же! Живи и пожинай из года в год горькие плоды твоих преступлений!
Видения оскорбленных тобой богов будут преследовать тебя во сне! Их месть ожидает тебя в мрачном Аменти! Пусть изо дня в день тебя преследует воспоминание о человеке, которого твоя жестокая любовь довела до гибели и позора, об Египте, который ты отдала во власть ненасытной Клеопатры, сделав его рабом Антония!
— О, не говори так, Гармахис! — она уцепилась за мое платье. — Когда ты был велик, когда власть была в твоих руках, ты оттолкнул меня! Теперь Клеопатра отвернулась от тебя, ты беден, убит стыдом, тебе негде преклонить голову. Я красива, я все еще молюсь на тебя. Не отталкивай меня теперь! Позволь мне бежать с тобой и заслужить твое прощение моей преданной любовью! Если это много для меня, позволь мне быть твоей сестрой, служанкой, рабой, чтобы я могла видеть твое лицо, успокаивать тебя в горе и служить тебе! О Гармахис, позволь мне, я пренебрегу всем, вынесу все, и только смерть разлучит меня с тобой! Я верю, что любовь к тебе, благодаря которой я пала так низко и увлекла тебя за собой, может поднять меня на высоту и тебя вместе со мной!
— Ты соблазняешь меня на новый грех, женщина! Как думаешь ты, Хармиона, в силах ли я буду в какой-нибудь лачуге, где укроюсь, день за днем смотреть на твое прекрасное лицо и вспоминать, что эти нежные ус та предали и погубили меня? Нет, не так легко твое наказание! Я знаю теперь! Долги и тяжелы будут годы твоего покаяния! Быть может, наступит час отмщения, и ты будешь иметь в нем свою долю! Оставайся при дворе Клеопатры, и если я буду жив, то найду средство известить тебя! Быть может, наступит день, когда мне понадобятся твои услуги! Теперь поклянись, что не изменишь мне во второй раз!