Клеопатра

Эберс Георг Мориц

Трудно было уловить смысл ее речи, слова отдавались в его ушах, точно он стоял не в тихой рощице подле храма, а на утесе Лохиаса в бурную погоду, среди шумящего прибоя. Цезарион не осмелился поднять глаза и взглянуть ей в лицо. Только после того как она спросила, можно ли рассчитывать на его помощь, их взгляды встретились. Чего только не прочел он в голубых, молящих глазах, – и какой несказанно прекрасной она показалась ему.

Как одурманенный, стоял он перед ней и помнил только, что, приложив руку к сердцу, обещал сделать все, чтобы избавить ее от огорчения. Тогда маленькая ручка со сверкающими кольцами еще раз потянулась к нему, и на этот раз он решился поцеловать ее, но, пока оглядывался на свиту, Барина успела сделать знак рабам, и носилки тронулись в путь.

И вот он стоял, как человек на старинной вазе его матери, который с отчаянием смотрит вслед улетающему счастью… Проклиная несчастную нерешительность, причинившую ему столько зла. Но не все еще потеряно. Если ему удастся исполнить ее желание, заслужить ее благодарность, то тогда…

Цезарион стал думать, к кому бы обратиться. К регенту Мардиону или хранителю печати? Нет! Они-то ведь и решили поставить статую в саду философа. К Ире, поверенной в тайнах его матери? Ни в коем случае! Хитрая девушка выведает от него все и перескажет регенту. Вот если бы Хармиона была здесь… но она отправилась с флотом, который теперь, быть может, уже вступил в сражение.

При воспоминании об этом он опустил глаза, так как ему не позволили занять подобающее место в войске, тогда как мать и Хармиона… Но Цезарион недолго предавался этим тягостным мыслям: в нем проснулись угрызения совести, от которых кровь хлынула к его лицу… Он считает себя мужем, а между тем в такое время, в такие дни, когда решается судьба его матери, его родного города, Египта и Рима – того самого Рима, который он, единственный сын Цезаря, привык считать своим наследием, – в такие дни он думает только о красавице, проводит бессонные ночи, мечтая овладеть ею и забывая о том, что должно было бы всецело владеть его мыслями.

Не далее как вчера Ира резко заметила ему, что в такие дни каждый друг царицы, каждый враг ее врагов, должен быть при войске, по крайней мере, в своих помыслах.

Он подумал об этих словах, но это воспоминание только напомнило ему о дяде Иры, Архибии, который имел большое влияние не только из-за своего богатства, но и благодаря всем известной дружбе с Клеопатрой. К тому же этот мудрый, здравомыслящий человек всегда хорошо относился к Цезариону. Поэтому последний решил обратиться к нему и к архитектору Горгию, с которым познакомился при перестройке дворца на Лохиасе, причем архитектор произвел на него очень хорошее впечатление.

Решившись на это, он немедленно отправил одного из свиты к Горгию с табличками, в которых приглашал его явиться для переговоров к храму Изиды.

Около полудня он тайно отправился в лодке в небольшой дворец Архибия на берегу моря; а теперь, когда Архибий со своим другом стояли перед ним, объявил им, что сам отправится к Дидиму с архитектором и защитит ученого от несправедливости.

Это было во всех отношениях неудобно, и Архибию пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы отговорить царевича. Народ может узнать его в то время, как он выступит против регента, а это навлечет на него самые серьезные неприятности. Но уступить и покориться было на этот раз особенно тяжело для юного «царя царей». Ему так хотелось казаться мужчиной перед Дионом! Наконец, убедившись, что это невозможно, он постарался соблюсти хоть внешний вид достоинства, заявив, что уступает настояниям Архибия только из опасения навлечь неприятности на старого ученого и его внучку. Затем он еще раз просил архитектора сделать все, что возможно, для Дидима. Когда, наконец, он удалился вместе с Архибием, начинало уже смеркаться и перед храмом и небольшим мавзолеем, примыкавшим к целле [15] , зажглись факелы, а на площади сковороды с варом.

15

Целла – святилище античного храма, где находилось изображение божества.

Глава III

– Дело-то плохо, – сказал архитектор, глядя вслед удаляющейся повозке и покачивая головой.

– Да и там, внизу, не лучше, – прибавил Дион, – Филострат, кажется, убедил толпу…

– Неужели, – воскликнул архитектор, – Барина была женой, почти служанкой этого негодяя! Как могло это случиться…

– Она была почти ребенком, когда их обвенчали, – перебил Дион. – Разве у нас справляются о желании пятнадцатилетней девушки, когда выбирают ей супруга? А Филострат – мы с ним вместе учились в Родосе – подавал тогда большие надежды. Его брат Алексас, любимец Антония, мог оказать ему покровительство. Отец Барины умер, мать привыкла слушаться Дидима во всем, что касалось его внучки, и ловкий сириец сумел пустить пыль в глаза старику. Ведь он и теперь выглядит недурно. Как оратор он имел успех. Это вскружило ему голову и заставило пуститься во все тяжкие. Чтобы купить красавице-невесте хорошую обстановку, он взялся за нечистое дело взяточника Пирра и выиграл его.

– Он подкупил дюжину лжесвидетелей.

– Целых шестнадцать. За ними последовали многие другие. Однако пора его угомонить. Ты ступай в дом и успокой старика и Барину, если она там. Если встретишь посланника от регента, скажи ему о беззаконности этого неслыханного решения. Ты ведь знаешь законы, на которые можно сослаться в пользу старика.

– Со времени Эвергета II [16] зарегистрированные земельные участки остаются неприкосновенными, а участок Дидима был зарегистрирован.

16

Эвергет II, «Благодетель» (170–116 гг. до н. э.) – египетский царь из династии Птолемеев.

– Тем лучше. Да намекни послу, что, насколько тебе известно, регент может изменить свое решение.

– Я же сошлюсь на свое право выбирать место для статуи. Сама царица приказала слушаться меня в этом вопросе.

– Это самое главное. Тогда до свидания. К Барине лучше не ходи сегодня вечером. Если увидишь ее, скажи, что Архибий собирался ее навестить; я после скажу тебе, зачем. Потом я отправлюсь к Ире и попытаюсь уговорить ее. О желании Цезариона лучше не упоминать.

С этими словами Дион пожал архитектору руку и направился к толпе, окружавшей высокий пьедестал на полозьях, на котором привезли тщательно закутанную статую.

Ворота в доме ученого были открыты, так как посланник регента действительно явился к нему некоторое время тому назад. Скифская стража, присланная приятелем Барины, экзегетом [17] Деметрием, удерживала наплыв любопытных.

Архитектор был знаком с начальником стражи и скоро стоял в имплювиуме [18] дома, продолговатом пространстве без крыши, посреди которого бил небольшой фонтан, орошавший влажной пылью круглую клумбу с цветами. Старик-невольник только что зажег лампы на высоких подставках.

17

Экзегет – толкователь, проводник, возможно, инспектор или хранитель одного из отделений Музея.

18

Имплювиум – водосток, четырехугольный небольшой бассейн во внутреннем дворе жилища.

Когда архитектор вошел в дом, там уже собрались чиновники, писцы, понятые – всего человек двадцать с казначеем Аполлонием во главе.

Раб, проводивший Горгия, сообщил ему об этом.

В атриуме [19] его остановила девушка, принадлежавшая, по-видимому, к семье ученого. Он не ошибся, подумав, что это Елена, младшая внучка Дидима, о которой говорила ему Барина. Правда, она была не похожа на сестру. Вместо светлых кудрей Барины головку девушки обвивала густая, гладкая, черная, как смоль, коса. В особенности поразил архитектора глубокий, низкий голос, выдававший внутреннее волнение, когда она обратилась к нему с вопросом, в котором слышался легкий упрек:

19

Атриум – первая комната в доме, гостиная.