Клещ
Шрифт:
– Да нет, – ответил Хозяин и наставил ружье на Вадьку. – Убивать тебя буду.
– Чудак! Оно же не стреляет.
– Стреляет. Ешь скорей да вставай.
Вадька съел бутерброд. На вид он был хороший, но во рту стало противно, как с похмелья. Хозяин выстрелил. Вадька и звук услышал, но не упал и даже боли не почувствовал, только дымом окутался весь.
– Ну что я тебе говорил! – обрадовался Вадька. – Из твоего ружья дым один.
И проснулся. Вставало солнце. Ветерок дул на Вадьку, и головни в костре чадили едким сизым дымом. И снова, теперь наяву, услышал далекий выстрел – гулкий хлопок.
– Ищут! – сказал он вслух. – Надо уходить! Протер опухшие глаза,
Весь этот день Вадька шел, не чувствуя усталости. Чтобы отвлечься от мыслей о еде, думал о том, как приедет в Ригу с целым рюкзаком антикварных вещей и даст Людмиле телеграмму или позвонит, сбегает за Ромкой, – пусть соберутся, пусть поахают, повосхищаются… Ромка, конечно, станет оценивать и прикидывать, сколько можно взять за все эти деревяшки, если, допустим, сдать в музей или научную библиотеку; а может, найти знающих людей и толкнуть им подороже?
Вадька запнулся, упал, чудотворец раскололся пополам. Скол доски был шершавым и красным. По лицевому краю иконы тонкой ниткой светлел слои краски. Вадька сложил обломки в рюкзак, теперь они вмещались, и решил – пора ночевать. Ноги гудели, болел затылок, натертый мокрым от пота брезентовым воротом, и горела шея. Вадька разделся, хлопая комаров на голом теле, побежал умываться. Холодная вода жгла кожу, и у Вадьки захватывало дыхание.
Возвратившись к костру, он хотел одеться, но вдруг да рубашке обнаружил сразу двух клещей: один маленький, коричневый, другой побольше с красным брюшком. Вадька брезгливо сбил их в костер и вспомнил разговор в отделе кадров экспедиции, где его никак не хотели отправлять в поле, потому что он не проходил курс противоэнцефалитных прививок. Пугали страшными болезнями, всякими осложнениями и даже параличом, но какой-то начальник, суровый и злой, переговорил с кадровиками, и Вадьку приняли.
Он стал внимательно осматривать живот, руки, плечи, около пояса изловил еще одного, провел ладонями по спине и между лопаток, куда едва доставал один палец, нащупал твердую, присосавшуюся чешуйку клеща.
– Вот сволочь! – выругался он и хотел пальцем выковырнуть его из кожи, но не сумел…
5
Вечером, после ухода Вадьки, Ганькин завел трактор, буровики зацепили нагруженные оборудованием сани и поехали на новую точку. Они спешили, так как солнце уже заходило, а еще надо было успеть поставить палатку и сварить ужин.
Около вбитого геологом колышка Вадьки не оказалось.
– Ну и сачок же он у тебя! – крикнул Ганькину буровик, который в первый день появления Вадьки хохотал до слез.
Ганькин забеспокоился, но, увидев срубленные кусты на склоне увала, предположил:
– Жерди готовить ушел. На гору залез.
Вадьку несколько раз крикнули. Бесполезно. Ганькин забрался на вершину увала, нашел избу, сунулся было вовнутрь, но тут же захлопнул дверь. Ганькин боялся шершней до смерти. Он вернулся к мужикам вниз, рассказал про избу, шершней и то, что Вадька был наверху, там кем-то недавно расчищен проход к двери, но других следов нет.
Буровики в тревоге начали ставить палатку, договорившись, что подождут Старухина до утра и уж тогда сообщат начальнику партии.
Утром Вадька не пришел. Буровики расстреляли два десятка патронов, сорвали глотки и, убедившись в бесполезности криков и стрельбы, вернулись в лагерь. Ганькин всю дорогу материл себя и Вадьку, удивлялся: как это он не углядел пацана? Мужики пробовали шутить, дескать, тебе простительно, у тебя глаз один. Но было не до шуток.
Через сутки вызвали вертолет, но из-за большого расстояния горючего ему хватало лишь на путь в лагерь и обратно, на сами поиски оставалось десять минут. Гань-кнн облетал с пилотом прилегающую к лагерю территорию, но безрезультатно. Решено было завезти большим вертолетом топливо в лагерь и лишь после этого делать облеты. Но больших вертолетов в ближайшие пять суток не ожидалось, и Ганькин, взяв ружье, продукты, ушел в тайгу.
– Каюк нашему Старухину, – заключил все тот же веселый буровик. – Надо хоть родным отписать, поди, маменькин сыночек. Шуму будет! На нас бочку катить начнут: не усмотрели, скажут. Так хоть обезопаситься немного можно. Эх, молодежь!
Вздохнул и полез в Вадькин портфель искать адреса. Нашел только Людмилин. Посчитав ее за мать Вадькину, написал длинное письмо про то, как проявляли они отеческую заботу о Вадьке, как наставляли на путь истинный и учили жить, однако не послушался и пропал где-то в тайге.
А Вадька в это время усиленно пытался оторвать впившегося клеща, обливался холодным потом, заламывал, выкручивал назад руки, но лишь едва нащупывал пальцем клеща. Попробовал вытащить сучком, до крови разодрал кожу вокруг – все напрасно. Тёрся голой спиной о дерево – то же самое. Уже не чувствуя укусов облепивших его комаров, Вадька Старухин сидел на земле, и его помаленьку охватывал ужас. «Говорят, – вспоминал он, – что заражение энцефалитом происходит в момент укуса. Слюну он какую-то запускает, заразную. Значит, я уже заражен, поэтому и болит так затылок. Потом должна заболеть голова, будет рвота я головокружение…» Вадька отчетливо вспомнил женщину из отдела кадров и ее слова и сейчас, будто заучивая урок, повторял эти слова, когда-то слышанные им, но тут же забытые. Вскочив, он взял за лямки рюкзак и побежал. Его сокровища грохотали, тряслись, но Вадьке было уже не до сокровищ. Впившийся в его спину клещ медленно высасывал кровь, заполнял его жилы ядом,- это подстегивало, гнало вперед. Вадька бежал, ожидая мгновения, когда ударит обещанный паралич. Это, наверное, будет как выстрел в спину: ожидаемый, но прогремевший все-таки неожиданно… Вадька должен остолбенеть вначале, словно в темноте ударившись всем телом о стену, и упасть прямым, негнущимся, твердым, как закостеневший на морозе. Так Вадька представлял себе паралич.
Он потерял ориентир – реку – и теперь уходил в сторону, в редкие низкорослые пихтачи, карабкался на какие-то горы, переползал вязкие болота, остановился, лишь когда стемнело и идти было некуда: высокий каменистый обрыв отвесно уходил вниз, а там, затянутая туманом и мраком, шумела на пороге неизвестная речушка.
Голову и тело разламывала боль, будто Вадьку долго колотили чем-то тяжелым и гибким, ноги и руки отяжелели, казались чужими, лишними. Он понял, что заблудился, и вовсе обессилел. Страшная мысль о смерти уже не была такой страшной, как в первую минуту, когда он обнаружил клеща. Навалились отупение и вялость, какие бывают если сильно хочется спать, а кто-то мешает.
Вадька подтянул к себе рюкзак, обнял его и, свернувшись калачиком, замер в полусне-полубреду. Ему чудилось, что он все еще бежит по тайге, большой, сильный, удачливый, и будто навстречу ему идет кто-то, Людмила, кажется, и не одна. Ромка за ней плетется, лохматый, обросший, изодранный весь, одичалый, глаза страшные, кричит что-то, а что – не поймешь, рот только открывает, руки корявые, грязные; и будто не Вадьку, а Ромку клещ укусил, и он скоро умрет: вот упал, зарывается в мох, стонет, хрипит…