Клетка для простака. Тот, кто шепчет
Шрифт:
– И почему же вы ничего мне не рассказали?
Барбара вертела в руках сумочку.
– О, не знаю. – Она быстро покачала головой. – Я уже говорила вам тогда, что это была всего лишь моя глупая фантазия. А возможно, меня немного задело, что Фей сразу покорила вас.
– Но послушайте!…
Не обратив внимания на его слова, Барбара торопливо продолжала:
– Но главное: чем вы или я реально могли бы ей помочь? Не вызывало сомнения, что ее признали невиновной в убийстве мистера Брука, а это было важнее всего. Она стала жертвой гнусных слухов, способных отравить жизнь, но нельзя восстановить погубленную репутацию. Не будь я даже так малодушна, чем бы я смогла ей помочь? Ведь я сказала вам перед тем, как выпрыгнула из такси, что не понимаю, какая теперь от меня польза!
– Значит, в этих письмах не содержится никакой информации, проливающей свет на убийство мистера Брука?
– Нет! Взгляните!
Лицо Барбары пылало. Смаргивая слезы, склонив голову с пепельными волосами, она полезла в сумочку и достала четыре сложенных, густо исписанных листа бумаги.
– Это, – сказала она, – последнее письмо, которое Гарри написал Джиму. Он писал его в день убийства. Сначала он сообщает – торжествующе! – о том, что его план очернить Фей и добиться желаемого увенчался успехом. Затем письмо неожиданно приобретает совсем другой характер. Взгляните на конец!
– «Истон»!
Майлс опустил кольцо для ключей в карман и взял письмо. В конце неразборчивым почерком человека, находящегося вне себя, была сделана приписка, над которой обозначено время: 18.45. В трясущемся вагоне мчавшегося поезда слова плясали перед глазами Майлса.
"Джим, только что произошло нечто ужасное. Кто-то убил отца. Мы с Риго оставили его на крыше башни, и кто-то поднялся туда и заколол его. Я должен поскорее отнести письмо на почту и прошу тебя никогда никому не рассказывать, о чем я тебе писал. Если Фей свихнулась и убила старика, когда он пытался откупиться от нее, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о том, что это я распространял о ней слухи. Все это может показаться странным, и к тому же я ведь не ожидал ничего подобного. Прошу тебя, старина. Пишу второпях.
Твой Г. Б.".
Жестокость и цинизм столь громко заявляли о себе в этих строках, что Майлс прямо-таки видел пишущего их человека.
Майлс сидел, глядя прямо перед собой, не воспринимая ничего вокруг.
Ненависть к Гарри Бруку затмила его разум, она сводила с ума и обессиливала. Подумать только, ему никогда не пришло бы в голову, что Гарри Брук, или какое-то смутное подозрение все-таки возникало? Профессор Риго неверно истолковывал поступки этого милого юноши. Тем не менее Риго нарисовал – и очень ярко нарисовал – портрет человека нервного и неуравновешенного. Майлс сам как-то назвал его неврастеником.
Гарри Брук, желая добиться своего, спокойно, тщательно продумав все детали, разработал этот дьявольский…
Но если до сих пор у Майлса и возникали некоторые сомнения относительно того, влюблен ли он в Фей Ситон, теперь их больше не было.
Его сердце и воображение не могли устоять перед образом Фей, абсолютно невиновной, ошеломленной, напуганной. Как он смел усомниться в ней! Он смотрел на все через кривые линзы, он спрашивал себя едва ли не с отвращением, смешанным со страстью, какая злая сила таится в этих голубых глазах. А все это время…
– Она не виновата, – сказал Майлс. – Она ни в чем не виновата.
– Да, это так.
– Я скажу вам, как ощущает себя Фей. Не сочтите это преувеличением. Она чувствует, что над ней тяготеет проклятие.
– Что заставляет вас так думать?
– Это не предположение. Я знаю наверное. – Он был совершенно убежден в своей правоте. – Поэтому она так вела себя прошлой ночью. Она, справедливо или нет, полагает, что существуют некие силы, которым она не может противостоять, и что над ней тяготеет проклятие. Я не претендую на то, что могу предсказать, как будут дальше развиваться события, но в этом я уверен. Более того, ей грозит опасность. Доктор Фелл сказал, что, если она попытается осуществить свои планы, может произойти нечто ужасное. Поэтому он приказал мне перехватить ее любой ценой и не покидать ни на мгновение. Он сказал, что речь идет о жизни и смерти. Помогите же мне сделать это! Мы обязаны помочь ей, зная все, что ей довелось пережить. Через долю секунды после того, как мы выйдем из вагона…
Внезапно Майлс замолчал.
Какой-то внутренний слух, какая-то не потерявшая бдительности часть сознания подали ему предупреждающий сигнал. Этот сигнал сообщил ему, что впервые за весь путь поезд подъехал к остановке, а он не слышал ее названия.
Затем, осознав, что находится в ярко освещенном вагоне, он одновременно услышал некий звук, заставивший его окончательно прийти в себя. Это был тот тихий звук, который издают двери, начиная закрываться.
– Майлс! – закричала Барбара, очнувшаяся в тот же самый миг, что и он.
Двери с глухим стуком закрылись. Зазвенела кнопка, которую нажал дежурный. Поезд плавно тронулся с места, Майлс вскочил и, посмотрев в окно, увидел написанное белыми буквами на голубом фоне название станции: «Камден-таун».
Впоследствии он узнал, что кричал что-то дежурному, но тогда он этого не сознавал. Он помнил только, как бросился к дверям и яростно пытался засунуть пальцы между створок, чтобы раздвинуть их. Кто-то сказал: «Полегче, приятель!» Солдат-австралиец проснулся. Заинтересованный полицейский встал.
Все было бесполезно.
Пока поезд, набирая скорость, скользил вдоль платформы, Майлс стоял, повернувшись лицом к стеклянной части двери.
Полдюжины пассажиров устремились к выходу. Тусклые верхние лампы качались от поднявшегося в этом душном помещении ветра. Он прекрасно видел Фей Ситон: в открытом твидовом пиджаке и черном берете, с тем же смущенным, печальным, страдальческим выражением лица она шла к выходу, в то время как поезд уносил Майлса в туннель.
Глава 16
Над Болсовер-Плейс в Камден-тауне нависло темное небо, моросил дождь.
Правее широкой Камден-Хай-стрит и грязной узкой Болсовер-стрит, неподалеку от станции метро, за кирпичной аркой виднелся глухой переулок.
Он был вымощен булыжником, казавшимся черным во время дождя. Впереди стояли два дома, пострадавшие от бомбежки, но заметить это можно было лишь по состоянию окна. Справа от этих домов располагалось здание не то фабрики, не то склада, на котором красовалась надпись: