Клетка для простака. Тот, кто шепчет
Шрифт:
У подножия холма вьется река Юр, над которой нависают стены старых крепостей и склоняются ивы. Когда вечер приносит прохладу, у этих стен, в персиковых садах, прогуливаются люди.
В базарные же дни… брр! Мычание, рев и блеяние подобны звукам адской трубы. Страшно даже подойти к торговым рядам, где продавцы голосят не хуже скотины. Там… – профессор Риго слегка помедлил, – процветают суеверия, укоренившиеся в этой местности столь же прочно, как мох на скале. Вы едите там хлеб, лучше которого нет во всей Франции, вы пьете хорошее вино. И вы говорите себе: «Вот где мне надо обосноваться, чтобы написать книгу».
Но есть там и промышленность: мукомольный и чугунолитейный заводы; завод, где изготавливается цветное стекло; кожевенная мануфактура и другие предприятия, о которых я не сообщаю, потому что это наводит на меня скуку.
Я и упомянул-то о них только потому, что самой крупной кожевенной мануфактурой «Пеллетье и К°» владел англичанин Говард Брук.
Мистеру Бруку было пятьдесят лет, а его счастливой супруге, вероятно, лет на пять меньше. У них был единственный сын, лет примерно двадцати пяти. Никого из них нет в живых, поэтому я могу рассказывать о них совершенно откровенно.
В маленькой столовой – Майлс не мог дать этому никакого объяснения – слегка повеяло холодом.
Барбара Морелл, курившая сигарету и пытливо взиравшая на Риго, заерзала на стуле.
– Нет в живых? – отозвалась она. – Тогда не будет никакого вреда, если…
Профессор Риго оставил ее слова без внимания.
– Повторяю, они жили в окрестностях Шартра. В особняке – претенциозно называя его замком, каковым он не был, – расположенном на самом берегу реки. В этом месте Юр спокойно течет по узкому руслу, и вода его становится темно-зеленой, потому что в ней отражаются берега. Вот, взгляните!
Поглощенный собственным рассказом, он выставил вперед кофейную чашечку.
– Вот это, – объявил он, – особняк из серого камня, с трех сторон окружающий двор. А это, – окунув палец в бокал с остатками кларета, Риго нарисовал на скатерти изогнутую линию, – это река, текущая перед ним.
Здесь, примерно на двести ярдов севернее дома, находится каменный арочный мост. Это частный мост, земля по обе стороны Юра принадлежит мистеру Бруку. А еще дальше, на другом берегу реки, стоит старая разрушенная башня.
Местные жители называют ее башней Генриха Четвертого, без всякого основания связывая ее с именем этого короля. Когда-то она была частью замка, сожженного в конце XVI века гугенотами, штурмовавшими Шартр. Уцелела только эта круглая башня, вернее, ее каменная часть – деревянные перекрытия сгорели, – представляющая собой лишь оболочку, внутри которой находится каменная винтовая лестница, ведущая на плоскую каменную крышу с парапетом.
Башня – обратите на это внимание! – не видна из особняка, в котором жила семья Брук. Но ландшафт там прелестный, просто чудо из чудес!
Вы идете на север по густой траве, минуете ивы, доходите по берегу вот до этого изгиба реки. Сначала вы переходите каменный мост, отражающийся в искрящейся воде. Потом достигаете башни, возвышающейся на сорок футов над поросшим зеленым мхом берегом, круглой, серовато-черной, с вертикальными прорезями бойниц, словно заключенной в раму из стоящих поодаль тополей. Когда семейство Брук отправлялось купаться, она служила им чем-то вроде кабинки для переодевания.
Таким образом, члены этой английской семьи – отец, мистер Говард, мать, миссис Джорджина, их сын, мистер Гарри, – вели в своем уютном особняке жизнь безмятежную и, возможно, немного скучную. Пока…
– Пока что?… – поторопил Майлс профессора Риго, когда тот сделал паузу.
– Пока не появилась некая женщина.
Некоторое время профессор Риго молчал. Затем он вздохнул и пожал пухлыми плечами, точно снимая с себя всякую ответственность.
– Что касается меня, – продолжал он, – то я приехал в Шаргр в мае 1939 года. Я только что закончил мою «Жизнь Калиостро», и мне хотелось тишины и покоя. В один прекрасный день мой добрый друг фотограф Коко Легран представил меня мистеру Говарду Бруку на ступеньках ратуши. Мы были людьми разного склада, но понравились друг другу. Его забавляло то, что я – истинный француз; меня забавляло то, что он – истинный англичанин, и мы оба были довольны и счастливы.
Седовласый мистер Брук, в поте лица управлявший своей кожевенной мануфактурой, был честным, сдержанным, но дружелюбным. Он носил брюки-гольф, которые выглядели в Шартре так же странно, как сутана кюре в Ньюкасле. Он отличался гостеприимством, в глазах у него горел огонек, но он был настолько подчинен условностям! Вы могли бы спокойно поставить шиллинг, что в точности предскажете его слова и поступки в любой час дня и ночи. Его жена, пухлая, миловидная, румяная женщина, во многом походила на него.
Но его сын Гарри…
Ах, он был совсем другим!
Этот Гарри заинтересовал меня. Он обладал чувствительностью и воображением. Ростом, комплекцией и манерой вести себя он очень походил на отца. Но под этой оболочкой воспитанного и уравновешенного человека скрывалась натура чрезвычайно нервная и возбудимая.
Он был к тому же красивым парнем, с квадратным подбородком, прямым носом, добрыми, широко расставленными карими глазами и светлыми волосами, которым (говорил я себе) грозила опасность стать седыми, как у его отца, если он не побережет нервы. Для обоих своих родителей Гарри был кумиром. Говорю вам, я встречал отцов и матерей, любивших своих детей до безумия, но никто из них не мог сравниться с этой четой!
Гарри посылал мяч для гольфа на расстояние двести ярдов или двести миль – каким там должно быть это дурацкое расстояние? – и мистер Брук раздувался от гордости. Гарри как одержимый играл в теннис на палящем солнце и заработал множество серебряных кубков – и его отец пребывал на седьмом небе. Он не показывал своих чувств Гарри. Он говорил ему только: «Неплохо, неплохо». Но без конца хвастался этим перед всеми, кто был готов его слушать.
Гарри обучали премудростям кожевенного производства. Он должен был унаследовать фабрику и когда-нибудь стать таким же богатым человеком, как его отец. Мальчик сознавал, в чем состоит его долг. Но при всем при том ему хотелось поехать в Париж и брать там уроки живописи.