Клетка для простака. Тот, кто шепчет
Шрифт:
Воцарилась тишина. Майлс стоял как громом пораженный, не сводя глаз с отражения Фей в оконном стекле, и в ушах у него звенело. Фей спросила прежним тоном:
– Вам ведь все обо мне известно, правда?
У Майлса перехватило дыхание, а его рука так задрожала, что он вынужден был поставить лампу на подоконник. Он повернулся к Фей.
– Кто вам сказал?…
– Ваша сестра вскользь упомянула об этом. Она сказала, что вы пребывали в мрачном расположении духа и вас одолевали всяческие фантазии.
Марион, ну и ну!
– Мистер Хэммонд, я считаю, что вы проявили необыкновенное великодушие, наняв меня – а я действительно нахожусь в несколько стесненных обстоятельствах – и не задав мне ни единого вопроса. Меня едва не отправили на гильотину за убийство отца Гарри. Не считаете ли вы, что вам следует выслушать всю эту историю с моей точки зрения?
Последовала долгая пауза.
Прохладный ветерок, бесконечно живительный, проник через окна и смешался с запахом старых книг. Краем глаза Майлс заметил свисавшую с потолка черную нить паутины. Он откашлялся.
– Это не мое дело, мисс Ситон. И я не хочу расстраивать вас.
– Меня это не расстроит. Право же, нет.
– Но разве вы не чувствуете?…
– Нет. Не сейчас. – Ее голос звучал очень странно. Она отвела свои голубые глаза, и белки их ярко блеснули в свете лампы. Она крепко прижала к груди руку, казавшуюся очень белой на фоне темного шелкового платка.
– Самоистязание! – сказала она.
– Простите?
– Чего мы только не делаем, – пробормотала Фей Си-тон, – если нам представляется возможность помучить самих себя! – Она надолго замолчала, потупив голубые, широко расставленные глаза. Лицо ее хранило непроницаемое выражение. – Извините, мистер Хэммонд. Это не так уж и важно, но все-таки меня интересует, кто рассказал вам о случившемся.
– Профессор Риго.
– О, профессор Риго! – Она кивнула. – Я слышала, что ему удалось бежать из Франции во время немецкой оккупации и он преподает в каком-то университете в Англии. Видите ли, я спрашиваю об этом только потому, что ваша сестра не могла с уверенностью сказать, от кого вы все узнали. Она полагает, по какой-то странной причине, что вас информировал граф Калиостро.
Они дружно расхохотались. Майлс был рад возможности облегчить душу, засмеявшись во весь голос, но в звуках этого смеха, раздавшегося среди книжных завалов, было что-то неуловимо жуткое.
– Я… я не убивала мистера Брука, – сказала Фей. – Вы мне верите?
– Да.
– Благодарю вас, мистер Хэммонд.
Только Богу известно, подумал Майлс, как я жажду услышать твой рассказ! Продолжай! Продолжай! Продолжай!
– Я поехала во Францию, – тихо сказала она, – чтобы стать личной секретаршей мистера Брука. У меня не было, как это говорится, – девушка не смотрела на него, – опыта такой работы.
Она замолчала, и Майлс кивнул.
– Мое пребывание там сложилось удачно. Бруки были очень приятными людьми, во всяком случае мне так казалось. Я… ну, вы, вероятно, слышали, что я полюбила Гарри Брука. Я действительно полюбила его, мистер Хэммонд, с самого начала.
Внезапно с губ Майлса сорвался вопрос, который он не собирался задавать:
– Но, когда Гарри сделал вам предложение, вы сначала ответили отказом?
– Разве? Кто вам это сказал?
– Профессор Риго.
– О, понимаю. – (Действительно ли в ее глазах появилось странное выражение, словно его слова втайне позабавили ее? Или это было плодом его фантазии?) – В любом случае, мистер Хэммонд, мы были помолвлены. Думаю, я была очень счастлива, потому что всегда стремилась иметь домашний очаг. Мы уже строили планы на будущее, как вдруг кто-то начал распространять обо мне всякие слухи.
У Майлса пересохло в горле.
– Какого рода слухи?
– О, самые непристойные. – Кровь слегка прилила к нежным белым щекам Фей. Она сидела, полузакрыв глаза. – Были и другие слухи, слишком, – она чуть не засмеялась, – нелепые, чтобы докучать вам рассказом о них. Разумеется, я, сама даже не подозревала об их существовании. Но мистер Брук знал уже почти месяц… однако ничего мне не говорил. Думаю, сначала он получал анонимные письма.
– Анонимные письма?! – воскликнул Майлс.
– Да.
– Профессор Риго о них не упоминал.
– Возможно, их и не было. Это… это только мое предположение. Обстановка в доме стала очень напряженной. И в кабинете, где мистер Брук диктовал мне, и во время наших трапез, и по вечерам. Казалось, даже миссис Брук заподозрила что-то неладное. Потом наступил этот ужасный день, двенадцатое августа, когда умер мистер Брук.
Не сводя с нее глаз, Майлс подался назад и взгромоздился на широкий выступ подоконника.
При ровном свете крошечной лампочки тени оставались неподвижными. Но для Майлса эта узкая, длинная библиотека словно исчезла. Он вновь очутился в окрестностях Шартра, на берегу Юра, позади находился дом под названием Боргар, а над рекой неясно рисовалась каменная башня. Прошлое ожило.
– Какой это был жаркий день! – как во сне, произнесла Фей, поводя плечами. – Шел дождь, гремел гром, но было так жарко! После завтрака, когда мы остались наедине, мистер Брук попросил меня встретиться с ним у башни Генриха Четвертого, примерно в четыре часа. Я и представить себе не могла, что он собирался отправиться в Лионский кредитный банк за этими знаменитыми двумя тысячами фунтов стерлингов.
Я ушла из дома незадолго до трех часов, как раз перед возвращением мистера Брука из банка с этими деньгами в портфеле. Видите ли, я могу сказать вам… о, потом я столько раз говорила об этом полицейским! Я намеревалась искупаться, поэтому захватила с собой купальник. Но вместо этого просто побродила по берегу реки. – Фей помолчала. – Когда я уходила из этого дома, мистер Хэммонд, – она издала странный, вымученный смешок, – мне казалось, что в нем царят мир и покой. Джорджина Брук, мать Гарри, разговаривала на кухне с кухаркой. Гарри писал письмо в своей комнате наверху. Гарри – бедняга! – раз в неделю писал письмо своему старому другу, живущему в Англии, Джиму Мореллу.
Майлс выпрямился.
– Минутку, мисс Ситон!
– Да?
Она бросила на него быстрый взгляд; в голубых глазах читались испуг и изумление.
– Имеет ли этот Джим Морелл, – спросил Майлс, – какое-нибудь отношение к девушке, которую зовут Барбара Морелл?
– Барбара Морелл, Барбара Морелл, – повторила она, и ее вспыхнувший было интерес угас. – Нет, не могу сказать. Я ничего не знаю об этой девушке. Почему вы вспомнили о ней?
– Потому что… не важно! Не имеет значения.