Клетка. Грудная клетка
Шрифт:
– Артем! – из мыслей меня вырывает пьяный голос Андрея.
– Что? – лениво поворачиваюсь я с бокалом в руках.
Он держит за руку Вику и идет ко мне, весь взволнованный. И ОНА. Заплаканная, с распухшей щекой. Взглядом молит о пощаде. Знает же, что пощады не будет: я уже по взору Фейта понял, что эта сука всё рассказала. А может, и не всё.
– О, ты где так порезалась? – я изображаю удивление, кивая на свежий шрам.
– Стаканом, – отмахивается она, и я вижу, с какой силой она сдавливает руку Андрея в своей. – Ты слышал что-нибудь недавно?
– Ты о чем? – да я актер ещё тот.
– Вика...Её кто-то похитил, – выдает Фейт, дыша перегаром на меня.
– Похитил? Ты слишком
– Я думаю, что это как-то может быть связано с нашей...работой, – понизил голос Андрей.
Я бросаю на эту идиотку секундный злобный взгляд. Она все ещё плачет. Как же она меня достала. Бесит тем, что она есть. Но я не знаю почему...Мне это нравится. Нравится прижимать её, чтобы она боялась, дрожала, умоляла отпустить. Я еле удержался тогда, чтобы не собрать кровь у неё со шрама языком. Это извращение, наверное, проявляется только с ней. От неё разит похотью за километр, и я даже поражаюсь, почему остальные не замечают этого. Когда я вижу её общение с другими, в универе хотя бы, они все так улыбаются ей, словно она милая маленькая девочка. Но я...я вижу эту суку насквозь. Стоит нам пересечься взглядами, и я представляю, как эта шлюха раздвигает передо мной ноги. И если бы Кирилл не вопил так громко за этой ебаной дверью, то так бы и было. Мне просто нужно трахнуть эту тварь, чтобы успокоиться.
– ...всё, что мы сможем пока сделать, – Андрей слишком озабочен своей Викой, чтобы заметить, что я его не слушаю.
А вот Левчук замечает. И мысленно метает в меня 5000 молний. Ты знаешь, что ты мне поможешь, милая, и я уже знаю как.
“Вы взяли не ту. Применяем план В или мне ждать других указаний?” – пока Фейт отвлекся на Волди, я быстро набираю смс.
“Мне нужен Андрей. А как – это твои заботы. Только не примешивай сюда вторую. А эту мы убьем” – ответ приходит незамедлительно.
– Ты же поможешь мне? – закончив препираться о чем-то с Викой, поворачивается ко мне Андрей.
– Конечно, – я изображаю взволнованность. – Ты же мой друг.
====== Жизнь коротка, если не понятно ======
Илья Муромец и Белка так и не добрались до Атлантик-сити.
Двадцать два часа. Двадцать два часа тут, в этой тюрьме. Время тянулось как карамельная нуга...Ох, поесть сейчас было бы очень кстати. Я не притронулась к тому, что оставил мне Кирилл, и две мыши – а может, и крысы – охотно сточили мой паёк за меня. Желудок недовольно урчал, требуя еды, и я уже была готова ответить ему, как обычному человеку. Сходить с ума очень просто, когда тебе нечем себя занять. Тело ныло: стоять, сидеть и даже лежать было неудобно из-за такой “кровати”. Голова ужасно болела, и всё же я не могла заснуть. Глаза резало уже от того, что я просто моргала – чертовы линзы, их нельзя так долго носить на глазах. Я чувствую себя невероятно уставшей и изнеможенной.
Дверь открывается с противным протяжным скрипом. Резкий яркий свет слепит, и я не могу разглядеть, кто это. Но по спине уже бегут мурашки: я прекрасно помню, что со мной сделали и ещё хотели сделать эти пидары. Ещё одного раза я не переживу.
– Выходи.
Кажется, это голос Ромы. Я не слышала ничего все эти двадцать два часа, кроме приглушенных звуков радио (наверное, за комнаты две отсюда) и писка мышей, объедавшихся недоваренной кашей. Любое движение дается с трудом из-за боли. Под глазом плавно переходит на скулу здоровенный синяк, который до сих пор противно горит. Я опускаю ноги на пол и сразу чувствую леденящий холод. Влезаю в эти туфли на треклятой шпильке и совсем не изящно ковыляю к двери. Это мгновение кажется мне свободой. Потому что если бы эти извращенцы захотели меня убить или изнасиловать, то тупо трахнули бы, ну, или пристрелили прямо в этом вонючем подвале. Никому ведь не нужны эти дешевые спектакли.
– Есть хочешь? – спокойно спрашивает голос, беря меня за руку и ведя куда-то.
Глаза постепенно привыкают к свету, но один день...один чертов день...портит мое зрение, которое и до этого практически держалось на волоске. Картинка не четкая и вещи издалека похожи на расплывчатое пятно. Но то, что происходит рядом, я вижу, пусть и не в самых конкретных деталях. Ах да, у меня что-то спросили. Я так долго молчала, что кажется, словно я разучилась говорить.
– Ч-что... – голос тихий-тихий и хрипит.
– Садись, – грустно усмехается этот кто-то, всё ещё слишком яркий, потому что мы стоим прямо под люстрой.
Он ведет меня чуть дальше, и изображение приобретает всю свою максимальную четкость. Да, это Рома. Я нервно улыбаюсь, держаться на ногах вдруг оказывается гораздо проще, чем казалось пять секунд назад, пальцы сжимаются в кулаки так, что больно в пальцах. Ублюдок, мелкая жалкая скотина, которому делает минет озабоченный еблан.
– Садись, – все так же тихо и спокойно повторяет парень, подводя меня к обеденному столу.
– Если ты собрался трахнуть меня на... – сипящим упавшим голосом начинаю я.
– Есть хочешь? – прерывает меня Рома.
Я непонимающе смотрю на него, все ещё разинув рот, потому что я, блять, хочу ещё поливать его грязью, как морально, так и материально. Вопрос а-ля “ты ебанулся”, наверное, можно прочитать у меня на лбу, потому что Иванцов – такая у него фамилия – снова усмехается.
– Чего лыбишься? – по-гопницки говорю я.
– Тут есть картошка. Отварить? И я принес пельмени, – игнорирует мои выпады парень.
– Какие...какие ещё пельмени?
– Ну, блять, какие бывают пельмени, – он закатывает глаза и усаживает меня за стол. – Мясо, а вокруг тесто. Ты дура, – как бы между прочим добавляет Рома.
– Иванцов, ты меня отравить хочешь? – мое непонимание сегодня на своем пике.
– Так ты будешь есть или предпочтешь и дальше голодать?
– Только если ты с меня ничего за это не потребуешь, – с такой долей сомнения, что она бросается в глаза, произнесла я.
– Не потребую... Ты, наверное, ждешь объяснений? – он отворачивается к плите.
– Это было бы сейчас как нельзя кстати.
Рома шумно вздыхает, словно жалеет о том, что выпустил меня, и для создания занятости гремит кастрюлями. Я уже научилась терпению и смирению за двадцать два часа, так что не тороплю его. Я слишком устала, чтобы кричать на него за нерешительность. Пока он наливает в кастрюлю воду, я осматриваюсь. Комната почти такая же, как предыдущая, за исключением...да они вообще разные абсолютно. На стенах выцветшие бежево-красные обои, пол деревянный, по середине комнаты лежит большой “бабушкин” ковер. В первом углу стоит большая скамья, на которой даже можно было бы спать. Ну да, там точно кто-то ночевал – на её краю лежит маленькая подушка и коричневый в клеточку плед. Во втором углу стоит высокий шкаф до потолка из темной древесины. Истертые дверцы приоткрыты, так как петлицы не совсем прочные. К шкафу, уже около двери, кто-то неаккуратно бросил старое, всё в ржавчине, ружье. Третий угол – это кухня: в самом закутке плита, рядом, левее к двери, тумбочка с кастрюлями, тарелками и какими-то приправами, разложенными в баночки из-под горчицы, после стоит ещё одна тумба со встроенной раковиной. А рядом допотопный холодильник “Минск”, и украшениями ему служат фиалке на верхушке и мусорное ведро возле. Четвертый угол занимаю я, вернее, обеденный прямоугольный стол, тоже из дерева, и четыре стула. Я поднимаю голову и вижу свой шанс на спасение – окно, сквозь которое сюда просачивается лунный свет. Уже ночь? Неудивительно. И за окном слышатся радостные голоса. И музыка. Вот этот звук, что я по ошибке приняла за радио.