Клеймо дьявола
Шрифт:
— Ага, хозяин, — Марта со смаком облизала палец.
— А приправы ты растолкла в ступке?
— Ага, хозяин. И перчику хорошо добавила.
— Прекрасно.
Лапидиус знал, что зерна Молуккских островов не должны превалировать в общем букете, иначе они перекроют аромат гвоздики, тмина, кориандра и розмарина и обеспечат дискразию, но, как и многие представители его сословия, он был падок до перца.
— Ну что ж, тогда ты все сделала по правилам.
— Хошь по-любому называйте, хозяин, а я дак просто сжарила жаркое как надобно. Дать отведать?
— Нет, попробую позже, сначала мне надо поговорить с Фреей.
Под стенания Марты, что жаркое остынет, а потом уже будет не так вкусно, Лапидиус поднялся наверх и открыл дверцу жаровой камеры. Его пациентка не спала, и, как он сразу заметил, на глазах у нее были слезы.
— Снова боли? — участливо спросил он.
— Нет, терпимо.
— В чем же дело? А… — На тюфяке возле ее головы он увидел пучки белокурых волос, последних, которые у нее еще оставались. Вот, значит, в чем причина ее горести. Он собрал пряди и сказал нарочито бодро: — Я их приложу к другим и сохраню.
Она вытерла глаза рукой:
— Зачем?
— На тот случай, если волосы не отрастут. Тогда сделаем парик, и никто не заметит, что у тебя лысая голова. Но, поверь мне, они отрастут обязательно.
— А мои зубы? — простонала она.
— Зубы? Дай-ка посмотрю. — Он взял масляную лампу, велел ей открыть рот и посветил. Трогая верхние и нижние зубы, он бормотал: — Да, что поделаешь, сифилис берет свою дань. Три нижних резца качаются. Придется их вытащить. Не бойся, крови не будет. Знаю, не слишком приятно терять зубы, но это ведь не верхние, которые видны при улыбке, и не коренные, необходимые для пережевывания пищи…
Так уговаривая ее, он вынул большим и указательным пальцами расшатанные зубы. Сделать это было непросто, и он поразился терпению Фреи.
— Их я тоже сохраню. Больно было?
— Нет.
— Теперь лучше себя чувствуешь?
— Да.
— Есть вещи пострашнее выпавших зубов. Когда я лечился от сифилиса, потерял целых двенадцать. А так как еще раньше лишился изрядного количества, у меня в конечном итоге остались только верхние резцы, два глазных зуба и три коренных. Немного, но жевать можно.
Лапидиус растянул губы, чтобы Фрея увидела остатки былой роскоши. Прежде он этого никогда не делал, напротив, следил за тем, чтобы улыбаться нешироко и ни в коем случае не смеяться. Сегодня же он решил сделать исключение. Нарочно оскалившись, он скорчил такую комичную гримасу, что Фрея, несмотря на дурное расположение духа, хихикнула.
Лапидиус порадовался:
— Еще никогда не видел, как ты смеешься.
Она захихикала снова, позабыв на минуту о болях, горе и страдании:
— Сделай такую рожу еще раз!
Он поспешил исполнить ее просьбу, даже не заметив, что она впервые сказала ему «ты». И снова его гримаса вызвала смех.
— Говорят, смеяться полезно. Надо было давно тебя рассмешить, тогда и лечение пошло бы лучше.
— Знала я одного человека, умевшего корчить такие смешные рожи. Три месяца он бродил по дорогам со мной и моей мамой.
— Правда? Расскажи.
— Можно мне воды?
— Конечно. Сейчас принесу и ивовый отвар тоже.
Он быстренько сбегал в кухню, налил две кружки, не обращая внимания на Мартовы причитания о жарком, вернулся назад и заботливо напоил Фрею тем и другим.
— Так кого ты знала, кто умел гримасничать, как я, и четверть года путешествовал с вами? — вернулся он к разговору.
— Гансом его звали. Он был мил со мной, но под конец только и глядел, как бы чего стащить. Ну и ладно, зато он был такой же смешной, как ты… ой-ёй, прости, я не хотела… то есть простите…
Лапидиус махнул рукой. Его сердце подпрыгнуло от радости. Что с того, пусть Фрея «тыкнула» ему! Главное, она раскрепостилась и снова стала сама собой, юной жизнерадостной девушкой.
— Ничего, можешь спокойно говорить мне «ты», мы же с тобой что-то вроде… э… в одной связке против зла, правда? Так, значит, Ганс был такой же смешной, как ты сказала? А что он у вас украл?
— Да все деньги, больше полутора талеров. В тридцать пятом это было. Мама тогда была повитухой и травницей. Она всегда говорила: «Дьявол имеет много обличий. Когда и не думаешь, что он здесь, а он тут как тут». В Гансе он тоже был. Это-то она знала с первого дня. Только потом забыла.
— Для вас это, наверное, была большая потеря?
— Еще какая! Но с этим приходится считаться, когда тащишься из конца в конец земли. Только не знаешь, когда это случится. Мама тогда недолго убивалась, в тот же вечер приняла дитя, пришедшее в этот мир. В Штассфурте это было, восточнее Гарца. Дела у нас всегда шли с переменным успехом, правда, чтобы долго хорошо, никогда не бывало. Мама была лучшей повитухой из всех, кого я знала. Только в любой деревне есть мудрая бабка, которая занимается этим, поэтому и приходилось торговать лекарственными травами. «Травок не счесть, на все есть: могут дать ребеночка, могут от него и избавить», — говаривала она. Только травами она занялась позже, когда уже появилась я.
— Фрея — необычное имя, — заметил Лапидиус.
— Ага, так и есть. Это Эрик придумал.
— Эрик?
— Да. Мама рассказывала, в двадцать шестом в Хальберштадт прибыл один торговец. У него была собственная охрана, в ней-то и служил Эрик. В Хальберштадте они с мамой познакомились. Эрик был шведом. Такой высокий широкоплечий блондин. Мама в него сразу влюбилась. Только не долго это длилось, всего дня три, а потом купец поехал дальше, и Эрик, конечно, с ним. Через месяц мама заметила, что носит меня под сердцем. Само собой, уж ей-то не трудно было избавиться от плода, да теми же ягодами можжевельника. Только она не захотела, потому что все еще любила Эрика. Так вот я и появилась на свет.