Клеймо дьявола

Михайлова Ольга А.

— Один из его современников характеризовал его как человека с величественной осанкой, придававшей ему надменный вид. Учёность и дар проповедника выдвинули его и породили в нём безграничную самонадеянность. Он был молод, и успех вскружил ему голову. Во время проповедей отец Урбан позволял себе ядовитые обличения капуцинов и кармелитов, намекая на грешки высших духовных лиц. Простецы падки на подобные обличения, и Грандье стал популярен. Его же собственные поступки были просто омерзительны. У него был близкий друг — королевский прокурор Тренкан. Урбан соблазнил его дочь, совсем молоденькую девочку, и имел от нее ребенка. Злополучный Тренкан, потерпевший такое бесчестие, стал смертельным врагом Урбана.

Кроме того, весь город знал, что Грандье состоит в связи с одной из дочерей королевского советника Рене де Бру. В этом

последнем случае гнуснее всего было то, что мать этой девочки, Магдалины де Бру, перед своей смертью вверила лицемеру-духовнику свою юную дочь, прося его быть духовным руководителем девочки. Грандье без труда совратил её, и она влюбилась в него. Но девочку брало сомнение, что вступая в связь с духовным лицом, она совершит смертный грех. Чтобы сломить ее сопротивление, Урбан прибег к великой мерзости: он обвенчался со своей юной возлюбленной, причём одновременно сыграл двойственную роль жениха и священника. Разумеется, церемонию эту он устроил ночью и в большом секрете. И подобных дел за ним числилось немало…

— Мерзавец. И его судили за совращение?

— Нет. В 1626 году в Лудене был основан женский урсулинский монастырь. Восемь монахинь пришли в Луден из Пуатье и первое время жили подаяниями. Но потом над ними сжалились благочестивые люди и кое-как их устроили. Они наняли себе небольшой дом и стали принимать девочек на воспитание. Их настоятельница, сестра Анна Дезанж, женщина хорошего происхождения, ещё девочкой поступила послушницей в урсулинский монастырь в Пуатье, затем постриглась, и под ее настоятельством луденский монастырь начал процветать. Число монахинь с восьми выросло до семнадцати. Все монахини, за исключением одной, были знатного происхождения. До 1631 года священником в монастыре был аббат Муссо. Но в указанном году он умер, и монахиням надо было отыскать себе нового священника. И вот тут-то, в числе кандидатов на вакантное место и выступил Урбан Грандье. В его деле упоминается о том, что им руководили самые чёрные намерения, его соблазняла мысль о сближении с толпой молодых девушек знатного происхождения. Но его репутация была подсалена, и ему предпочли аббата Миньона. А как раз с Миньоном у него были личные счеты. Главным источником их вражды являлось беспутное поведение Грандье, на которое сурово-нравственный Миньон жестоко нападал. Вражда страшно обострилась во время представления кандидатуры в священники к урсулинкам. Когда представился Грандье, ни одна из монахинь не пожелала даже говорить с ним, тогда как аббата Миньона они приняли охотно. И вот, чтобы отомстить торжествующему недругу, Грандье, по общему убеждению его судей и современников, и решился прибегнуть к колдовству, которому его обучил один из его родственников. Он намеревался соблазнить нескольких монахинь и вступить с ними в преступную связь, в расчёте, что когда скандал обнаружится, грех будет приписан Миньону, как единственному мужчине, состоявшему в постоянных сношениях с монахинями.

— И что он сделал? — Риммон, почесывая за ухом Рантье, был весь внимание.

— Волшебный приём, к которому прибегнул Грандье, был обычным: он подкинул монахиням наузу, заговорённую вещь. По всей вероятности, подойдя к ограде их обители, он перекинул в сад небольшую розовую ветку с цветами и спокойно ушёл. Монахини, гуляя по саду, подняли ветку и, конечно, нюхали благовонные цветы. Прежде других почувствовала себя дурно мать-игуменья, Анна Дезанж. Вслед за ней порча обнаружилась у сестер Ногаре, потом нехорошо почувствовала себя г-жа де Сазильи, весьма важная дама, родственница самого кардинала Ришелье; потом та же участь постигла сестру Сент-Аньес, дочь маркиза Делямотт-Бораэ, и ее двух послушниц. С весны 1632 года в городе уже ходили слухи о том, что с монашками творится нечто неладное. Они, например, вскакивали по ночам с постели и, как лунатики, бродили по дому и даже лазали по крышам. Некоторые чуяли, что к ним и днем, и ночью кто-то прикасается, и эти прикосновения причиняли им величайший ужас.

Аббат Миньон, узнав об этих явлениях, был встревожен. Сам он счёл, что на его монашек напущена порча — на это указывали все внешние признаки. Он, однако, не желая брать единолично на себя всю ответственность в таком щекотливом деле, прибег в содействию некоего патера Барре, который славился ученостью и высочайшими добродетелями. Между тем, слухи обо всем, что происходит в монастыре, уже успели распространиться

по всему городу. Местный судья и гражданский лейтенант явились в монастырь, дабы быть свидетелями странных явлений. Аббат Миньон ввел их в одну из келий, где на койках лежали две одержимые: настоятельница и монашка. При входе властей, сестрой Жанной тотчас овладел припадок. Она заметалась по постели и начала с неподражаемым совершенством хрюкать по-поросячьи. Потом вся скорчилась на кровати, сжала зубы и впала в онемелое состояние, но после пришла в себя. По просьбе судьи аббат стал ей задавать вопросы на латинском языке, на которые одержимая отвечала также по-латыни.

— Зачем вошел ты в тело этой девицы? — спрашивал аббат.

— По злобе, — отвечал демон.

— Каким путем?

— Через цветы.

— Кто их прислал?

— Урбан Грандье.

— Скажи, кто он?

— Священник церкви Святого Петра.

— Кто дал ему цветы?

— Дьявол.

Урбан Грандье, видя, что выдвинут в качестве главного зачинщика в этом деле, понял, в какую беду попал. Он поспешил подать жалобу, что его оклеветали. Его заступником оказался митрополит, монсеньор де Сурди. Он оправдал Грандье и запретил патеру Миньону производить дальнейшие экзорцизмы, поручив их патеру Барре, в помощники которому командировал монахов Леске и Го. Сверх того последовало запрещение кому бы то ни было вмешиваться в дело.

Но народная молва все росла и стала громко требовать возмездия служителю алтаря, предавшемуся дьяволам. Вести о луденских происшествиях дошли и до Парижа. Всемогущий кардинал Ришелье имел свои причины недолюбливать Грандье. Самонадеянный и дерзкий патер написал на него ядовитый пасквиль. Из переписки, захваченной у Грандье, его авторство, раньше только подозревавшееся, было установлено. Раздраженный Ришелье отнесся к своему обидчику без всякой пощады. Вероятно, по его наущению король командировал в Луден провинциального интенданта Лобардемона, снабдив его широчайшими полномочиями на расследование. Тот взялся за своё поручение тем с большим усердием, что одна из наиболее пострадавших урсулинок доводилась ему родственницей.

Первым делом он арестовал Грандье. Созвали целую комиссию врачей, чтобы изучать явления, обнаруживаемые одержимыми во время припадков беснования; к ним прикомандировали аптекаря и хирурга. Урбан сначала отказался отвечать на обвинения, но потом разговорился. Чрезвычайно важной обличительной статьей колдуна служили «печати дьявола», особые знаки на теле колдуна, чаще всего анестезированные места, где не ощущалось боли. И вот дьяволы устами своих жертв показали, что на теле Урбана они наложили несколько таких печатей; консилиум врачей проверял эти дьявольские изветы и, увы, они оправдались: у Урбана нашлось четыре нечувствительных участка на теле. «In diabus natibus circa anum et duobus testiculis», сказано в протоколе освидетельствования. Этим устранялись все сомнения в колдовской профессии Грандье.

Риммон слегка наморщил лоб, пытаясь перевести латинскую фразу, а Хамал просто тихо хихикнул.

— Ну, переведите же, господа! Где это? — Риммон знал латынь куда лучше книг Брентано и Новалиса, но этого не понимал.

— Что, отцы-иезуиты вам этого не говорили, Сиррах? — насмешливо проронил Хамал, — как же так? Говорят, что они дают своим подопечным прекрасное знание латыни…

— Я вообще-то всё понимаю, но такого не припомню… — растерянно пробормотал Риммон.

— На двух ягодицах вокруг анального отверстия и на обоих тестикулах, сиречь, яичках, — сжалился над ним Невер, видя, что Эммануэль твердо намерен ограничиться только латинской цитатой, а Хамал давится смехом и тоже ничего переводить для Сирраха не собирается.

Брови Риммона взлетели над заблестевшими глазами.

— Как интересно, господа…

— После предварительных испытаний, — продолжал меж тем Эммануэль, — было решено поставить Урбана на очную ставку с одержимыми. Она состоялась в церкви, в присутствии многочисленной публики. Вввели одержимых. Один из священников обратился к народу с увещанием «вознести сердца к Господу и принять благословение владыки», епископ благословил предстоявших и возвестил, что церковь обязана придти на помощь к несчастным одержимым и изгнать из них бесов. Вслед за тем, обращаясь к Грандье, сказал, что, так как он, Урбан, облечен священным саном, то и должен прочитать над одержимыми молитвы. То есть Урбану предписывали изгнать им же напущенных бесов.