Клеймо дьявола
Шрифт:
Весь трепеща нервной и болезненной дрожью и ощущая неимоверную слабость в ногах, Эммануэль трясущимися обессиленными руками вцепился в потрёпанную мантию Вальяно. Он не знал, что делает, но внутреннее безотчетное понимание влекло его к профессору, в котором он видел единственную защиту от угрожавшего ему… дьявола. Да, дошло до него, настоящего дьявола — бесплотного, но во плоти и крови. Существа, по сравнению с которым Нергал и Мормо казались невинными младенцами. Это он, он убил Симону, дошло до него, может быть, руками Мормо или Нергала, но это сделал он! Он! Ригеля затрясло. Эфраим Вил, метнув в него ещё один ненавидящий взгляд, снова невнятно пробормотав что-то, отступил в глубину тёмной стрельчатой арки
Тихо вошёл отец Бриссар и растерянно отпрянул от пустого гроба. Столь же тихо к Эммануэлю подошёл Морис де Невер и, нервно дрожа, обнял. С другой стороны его плечо с неожиданной силой сжал Хамал, который вдруг сполз по его руке вниз и дрожащими горячими руками обвил ноги Эммануэля. Страшное напряжение немного отпустило, Ригель стал приходить в себя, и только пальцы, судорожно вцепившиеся в рукав мантии Вальяно, не разжимались, несмотря на все его усилия. Понимание чего-то важного все время безнадежно ускользало, словно он гаснущим сознанием пытался уловить некое туманное сновидение. Профессор улыбнулся и, когда его взгляд встретился с глазами Эммануэля, а его ладонь коснулась его щеки, пальцы Ригеля, расслабившись, сами отпустили ткань.
Невер и Хамал, повинуясь мановению руки Вальяно, который вдруг обрёл над ними непререкаемую власть, посадили обессиленного Эммануэля под статуей Богоматери, а затем вынесли пустой гроб из притвора. Эммануэль, наконец, осмыслил внезапную перемену своих чувств и с неожиданной силой прочувствовал ставшую вдруг очевидной мысль. Он был готов, оказывается, только к встрече со смертью.
Но не с сатаной.
Риммон, вцепившийся в Эстель, даже не пытался разжать руки. Похоже, он вообще ничего не замечал с той минуты, как увидел её глаза раскрытыми. Сама Эстель тоже не разжимала рук, обвивших шею Сирраха, но глаза её с ужасом, куда более явным и откровенным, нежели у Эммануэля, следили из-за плеча Риммона за передвижениями Эфраима Вила. Её сильно трясло, и как Риммон ни старался согреть её в своих объятиях, дрожь не проходила. Куратор, все ещё стоявший в глубине арочного пролета, перед отпеванием Симоны внезапно куда-то исчез, точно растаял в темноте, но его страшный взгляд, исполненный сатанинской злобы, ещё долго после мерещился Ригелю в сумрачных порталах Меровинга.
…На похоронах Эстель горько рыдала и билась о гроб подруги, Риммон не спускал с неё полубезумных горящих глаз. Хамал и Невер суетились. Вальяно молился.
На Эммануэля все старались не смотреть.
Глава 35. Подлинная Любовь — это очень больно…
«Wer nie sein Brot mit Tranen ass,
wer nie die kummervollen Nachte
auf seinem Bette weinend Sass,
der kennt euch nicht ihr himmlischen Machte».
16
— Господа, я должен вам кое-что сообщить.
Голый Риммон появился в тумане парной, где Эммануэль, Морис и Гиллель пытались смыть с себя нагар, копоть и усталость кошмарной минувшей ночи и не менее тяжёлого дня. Всё это время они держались невероятным напряжением всех своих сил и сейчас чувствовали себя совершенно разбитыми.
— Если ты скажешь, что случилось что-нибудь
— Ничего не случилось, просто я решил, что свадьбу лучше сыграть сразу после Поста, в конце апреля.
Невер и Хамал переглянулись и молча посмотрели на него, будучи не в силах ни ругаться, ни смеяться. Потом Морис встал, ушатом воды окатил намыленного Эммануэля и удивленно заметил Хамалу:
— Посмотрите, у Эммануэля тоже пропало пятно на лопатке.
Риммон, оскорблённый пренебрежением друзей к столь важной для него теме, обиженно тёр могучие плечи мочалкой. Окатив себя водой из ушата и подняв фонтан брызг, он удостоился замечания Мориса.
— И у Риммона ничего нет на ребре.
— У вас тоже, Морис, только я не стал привлекать к этому внимание, учитывая его былое местоположение, — отрешённо заметил Хамал.
— Неужели? — Морис де Невер попытался загнуть взгляд себе за спину, к «diabus natibus circa anum», но этот трюк ему, естественно, не удался.
Эммануэль, однако, уверил его, что Гилберт прав, и никакого пятна сзади и впрямь нет. Он сильно осунулся, казался похудевшим и больным, но уверял Хамала и Невера, что чувствует себя хорошо. Морис бережно укутал Эммануэля махровой простыней, собрал банные принадлежности, и оба медленно потянулись на выход. Риммон и Хамал проводили Эммануэля взглядом. Так смотрели апостолы на Христа, остановившего бурю на Генисаретском море. Хамал пробормотал:
— Ты что-нибудь понимаешь в нём?
— Он — сын Бога Живаго… или я вообще ничего не понимаю.
— Мёртвые восстают — слепые прозревают…
— Ты же клялся, что уверуешь, если увидишь чудо, Фома. Тебе мало?
— Нет. Если у такого, как я, может быть Бог, его Бог будет моим Богом.
Риммон с изумлением заметил на лице друга совсем новую, странную полуулыбку, болезненную, жалкую и затаённо-печальную. Хамал выглядел утомлённым, но в его глазах, потерявших блеск, светились робость и надежда. Он всё понял. То непостижимое счастье, что он ощутил, вернувшись из Зала Тайн, заключалось в обретённом им бессмертии. Да-да, неожиданно для самого себя в двадцать три года он, Гиллель, обрёл бессмертие, заключавшееся вовсе не в богатстве и славе Ротшильда. Встреча с невысоким черноглазым испанцем была для него встречей с Богом, хоть он далеко не сразу понял это. А теперь Истина вошла в него, он был прощён и свободен, и явственно осознавал это. Ригель прав. Бог есть Любовь, и хотя любовь болезненна и скорбна, но именно она сняла с его души чёрное бремя беды. Он будет любить. Он научится любить, и Любовь не оскудеет в его душе. Потому, что Бог есть. Мертвые восстают — и слепые прозревают. Его ум отказывался это понять, ну и что? Понимание было выше ума.
— А почему он называет тебя Гилбертом? — голос Риммона вывел Хамала из задумчивости.
— Меня так крестили, но… я… Меня так зовут.
Сиррах с удивлением покосился на Хамала. Оба некоторое время молчали.
— А ведь он любил Симону, — неожиданно заговорил Риммон. — Я понял на похоронах. — Сиррах вздохнул и покачал головой. — Непостижимо… Как ты сказал? — встрепенулся он вдруг — «Его Бог будет моим Богом?..»
Хамал кивнул. Медленно поднявшись, оба пошли за Эммануэлем и Морисом.
— …А насчет свадьбы, Риммон, — заметил Хамал по дороге, понимая, что от обсуждения этой темы ему всё равно не уйти, — почему бы ни сыграть её немедленно, до Поста ещё есть время.
Риммон покачал головой.
— Траур по Симоне. Да, ты слышал? Потолок в Зале Тайн обвалился.
— Ты ж его и обвалил.
— Ничего я не обваливал. Он сам упал. Сегодня. Сразу после похорон Симоны. Я и не подозревал, какой он толщины. Завален даже боковой выход, тот, что наверху. Не разгрести и за год.