Клинок без ржавчины
Шрифт:
— Мальчишка толковый и машины очень любит.
— У меня не детский сад, Анука, а тракторная бригада.
— Что ж ты сердишься, Николай? Отказать хочешь — откажи, только говори спокойно.
— Да нет, Анука, милая, — сразу пошел на попятную Дубов, — разве я на тебя досадую? Начальники наши меня раздражают. Не понимаю я этих умников, право! Отобрали у меня самого лучшего тракториста, Луку Берикашвили, и прислали взамен вот этого желторотого птенца.
— Как это — отобрали? Кто отобрал? — удивилась Анука. Она знала,
— Выдвинули на руководящую работу! — ядовито усмехнулся Дубов. — Был простой тракторист, а сделали, видите ли, его большим человеком. Вызвали в район и назначили директором лимонадного завода. А всего рабочих на этом заводе двое парнишек — крутят какое-то чертово колесо и разливают по бутылкам цветную водичку… Золотую профессию у человека отняли, сбили его с пути.
Дубов искоса глянул на чернявого тракториста и продолжал с досадой:
— Целый час мучается и ничего не может поделать! Даже опытным людям, моя Анука, трудно управляться с этими старыми тракторами да содержать их в исправности — куда уж ребятишкам! Нет, Анука, не проси понапрасну: чего не могу — того не могу.
Дубов хотел еще что-то сказать, но тут с пашни донесся гул работающего двигателя. Оба обернулись. Леван стоял с сияющим лицом около трактора и вытирал руки соломой.
Пока Дубов делился с Анукой своими горестями, Леван улучил момент и залез в двигатель с головой. Счастье у парня было такое или он взял умением, но только ему недолго пришлось повозиться.
Дубов и Анука подошли к трактору.
— Что, утерли тебе нос? — сказал бригадир чернявому парню.
— Утерли, — неохотно согласился тот.
Дубов прислушался к двигателю, потом снова окинул Левана внимательным взглядом.
— В чем было дело?
— Обгорели контакты магнето, — громко, скороговоркой, словно на уроке в школе, ответил Леван.
— В каком случае еще может отказать магнето?
— Если оно смазано чересчур густо и загрязнилось.
— Да ты, я вижу, настоящий профессор, — усмехнулся Дубов. — А ну-ка, садись на трактор, покажи свою борозду!..
Не успел он договорить, как Леван птицей взлетел на сиденье, и машина плавно тронулась. Дубов и Анука пошли следом.
У Ануки душа была не на месте — вдруг Леван заторопится, поведет борозду вкось? Но у мальчика оказалась твердая рука — даже Дубов не мог найти хотя бы маленького огреха.
Бригадир повел рукой по своим соломенно-желтым усам.
— Поди теперь откажи этакому чертенку! Пришли его завтра утром пораньше. Прикреплю обоих к этому самому трактору. Только одень мальчишку потеплей и дай ему шерстяное одеяло — ночи стоят холодные.
И вот Леван начал работать в бригаде Дубова. Он проявил такие способности, такую сноровку, что вскоре Дубов полностью доверил ему машину.
Этим летом, вернувшись из армии, Леван заставил весь Шираки заговорить о себе. Он приладил к комбайну похожее на грабли приспособление для уборки полегших хлебов и во время испытания так чисто убрал три гектара пшеницы, что нигде не осталось ни одного колоска.
Частые гости Шираки — западные и восточные ветры порой так пригибают хлеба к земле, так сплетают и свивают колосья, что после уборки комбайном половина урожая остается на поле. Поэтому изобретение Левана привлекло к себе внимание министерства.
Палящий зной стоял над Ширакской степью.
У Соленого озера Захарий Надибаидзе обкашивал края поля, подготовляя полосу для комбайна. Жара настолько высушила хлеба, что колосья звенели под серпом.
— Здравствуй, Закро!
Надибаидзе сразу узнал этот спокойный, с густой хрипотцой голос и радостно отозвался, подрезая охапку колосьев:
— Доброго здоровья, Климентий!
Потом положил сжатый сноп на землю и разогнул спину.
Он увидел зеленый вездеход, остановившийся поодаль, и секретаря райкома, шагавшего по краю поля своей обычной размашистой походкой.
Ширакское солнце дочерна обожгло лицо и руки Климентия Гогуа. Он походил на крестьянина в горячую пору молотьбы.
— Приходили учетчики?
— На что мне, Климентий, их подсчеты и оценки? Лишь взгляну на колос, как он стоит под ветром, и уже знаю, сколько он даст зерна.
— Вижу, рассердили тебя, Закро.
— Еще бы! С самой весны стоит засуха, изголодалось зерно, так и не смогло налиться. — Захарий сорвал колос, растер его на ладони. — Видишь, иные зерна так легки, что улетят вместе с мякиной, когда будем веять. Дай бог снять по четыре центнера с гектара. А учетчик, будь он неладен, написал на семь!
Гогуа нагнулся, раздвинул руками колосья.
— Погляди-ка, Закро, кое-где и тут попадаются камни. Скажи женщинам, чтобы расчистили поле перед комбайном, а то у нас ни одной целой деки не останется!
— Ладно, скажу, Климентий.
Они поднялись на пригорок у Соленого озера. Оглушительный стрекот кузнечиков стоял вокруг. Порой слышалось клохтанье перепелок. Из-за долгой засухи в Шираки в этом году было мало перепелов, и мальчишки-пожарники ходили за комбайном с разочарованным видом.
— Это ведь здесь Габидаури бросил серп, когда ты одолел его, Закро? — спросил Гогуа.
— Ты-то как можешь помнить об этом? Небось пешком под стол ходил в ту пору, — быстро ответил Надибаидзе.
Верно, мальчишкой я был, а все же очень хорошо помню, как Габидаури зацепился за куст ежевики и растянулся посреди поля…
Надибаидзе тепло улыбнулся.
«Хороший человек наш Климентий! — подумал он. — Всегда-то припомнит, кто чем в молодости отличился».
Гогуа уехал. Захарий присел в тени, и воспоминания — полусон, полуявь — окутали его.