Шрифт:
ЛОРД ТРЕМОНДИ
Представьте себе, хотя бы на мгновение, что ваше самое заветное желание исполнилось. Не какое–то там простое и понятное желание, о котором вы рассказываете друзьям, а мечта, настолько сокровенная, что, даже будучи ребенком, вы боялись говорить о ней вслух. Представьте, например, что вы страстно желали стать плащеносцем, войти в число легендарных виртуозов клинка, магистратов, странствующих по городам и весям, чтобы любой человек, независимо от пола и чина, мог добиться правосудия, прибегнув к силе королевского закона. Вы мечтали стать защитником
А теперь вообразите, что ваша мечта сбылась, несмотря на то что в нашем мире, где боги и святые вечно замышляют недоброе, этого просто не могло произойти. Итак, вы стали плащеносцем — более того, первым кантором магистратов. Рядом с вами два лучших друга. Постарайтесь теперь представить, где вы находитесь, что видите, что слышите, с какой несправедливостью сражаетесь…
Они опять кувыркаются, — сказал Брасти.
Я заставил себя открыть глаза и увидел тускло освещенный коридор трактира, вычурный и грязный: он напоминал о том, что когда–то этот мир, возможно, и был приятным местом, но сейчас окончательно прогнил. Мы с Кестом и Брасти охраняли коридор, удобно устроившись в ободранных креслах, принесенных снизу из общей гостиной. Расположились напротив огромной дубовой двери, ведущей в покои, которые занимал лорд Тремонди.
— Ты это брось, Брасти, — сказал я.
Он сверкнул испепеляющим, как ему казалось, взглядом, но вышло не очень. Для этого Брасти был чересчур симпатичным. Высокие скулы и крупный рот обрамляла рыжевато–золотистая бородка, которая лишь подчеркивала очаровательную улыбку, не раз выручавшую Брасти из бед, до которых доводил его острый язык. В остальных же случаях ему помогало мастерство лучника. Но когда Брасти пытался пригвоздить кого–то взглядом, то выглядело это так, словно он на вас дуется.
— Что я должен бросить, скажи на милость? — поинтересовался он. — То, что, заманивая меня в плащеносцы, ты обещал мне жизнь героя, а вместо этого я обнищал, терплю оскорбления и ко всему прочему вынужден исполнять роль жалкого телохранителя при странствующем купце? Или то, что мы сидим тут и слушаем, как наш милостивый благодетель — заметь, я называю его так условно, ибо он пока нам даже ломаного гроша не заплатил, но сейчас не об этом, — сидим и слушаем, как он валяет какую–то девицу уже в который… в пятый раз за вечер? И как только этому жирному жлобу хватает сил? То есть я имею в виду…
— Возможно, дело в травах, — перебил его Кест, разминая затекшие мыщцы с грацией, приличествующей танцору.
— Травах?
Кест кивнул.
— Что может знать о травах так называемый величайший в мире фехтовальщик?
— Несколько лет назад один аптекарь продал мне снадобье, которое, по его словам, укрепляло руку даже у полумертвого. Я принял его перед боем с полудюжиной наемников, которые собирались убить свидетеля.
— И как снадобье? Помогло? —
Кест пожал плечами.
— Даже не знаю. Их было всего лишь шестеро, так что проверять особо и не на чем. Но каменный стояк в течение всего боя оно мне обеспечило.
Из–за двери раздалось громкое пыхтенье, а затем стоны.
— Святые угодники! Не пора бы им уже угомониться и заснуть?
Словно в ответ ему, стоны лишь усилились.
— Знаете, что странно? — продолжил Брасти.
— Ты помолчать не можешь? — устало спросил я.
Брасти меня проигнорировал.
— Странно, что знатный лорд в пылу любовной страсти охает так, словно его пытают.
— Откуда тебе–то знать? Часто доводилось пытать знатных людей?
— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Все эти стоны, пыхтенье, повизгивание. Даже как–то неприлично.
Кест удивленно изогнул бровь.
— А как, по–твоему, это должно звучать?
Взгляд Брасти затуманился.
— По–моему, это женщина должна стонать от удовольствия, это уж как пить дать. И еще она должна восклицать что–то вроде: «О боги, Брасти, да–да, вот так! Как же ты крепок душой и телом!» А эта… — Он скривился от отвращения. — Такое ощущение, словно она рубаху вяжет или разделывает мясо к ужину.
— Значит, «крепок душой и телом»? Разве женщины вообще говорят о таком в постели? — усомнился Кест.
— А вот попробуй ненадолго оторваться от своих ежедневных упражнений с клинком и затащи женщину в постель, тогда и узнаешь. Ну же, Фалькио, поддержи меня, ты же знаешь.
— Возможно. Все это было слишком давно, так что я уже и не помню.
— Несомненно, святой Фалькио, но когда вы с женой…
— Хватит, — отрезал я.
— Я не… не имел в виду…
— Не вынуждай меня подраться с тобой, Брасти, — тихо сказал Кест.
Пару минут мы просидели в гробовом молчании: Кест гневно переглядывался с Брасти, а из спальни всё неслись незатихающие стоны и оханье.
— Поверить не могу, что он до сих пор не угомонился, — принялся за старое Брасти. — Спрошу тебя еще раз, Фалькио, что мы тут делаем? Тремонди нам до сих пор не заплатил.
Я поднял руку и пошевелил пальцами.
— Ты его перстни видел?
— Конечно, — сказал Брасти. — Огромные такие, броские. С камнем в виде колеса наверху.
— Это перстень лорда–предводителя каравана. Ты бы сразу понял, если б хоть чуть–чуть интересовался тем, что происходит вокруг. Перстни нужны для того, чтобы проголосовать на ежегодном совете. Один перстень — один голос. Но не все лорды–предводители ежегодно съезжаются на совет. У них есть право на время передать свой перстень другому лорду–предводителю, который в этом случае может проголосовать от чужого имени по всем важным вопросам. Скажи–ка, Брасти, сколько всего у нас лордов–предводителей?
— Точно никто не знает, это…
— Двенадцать, — ответил Кест.
— И на скольких пальцах у него эти броские перстни?
Брасти поглядел на свои руки.
— Не знаю, на четырех… пяти?
— На семи, — сказал Кест.
— На семи, — повторил я.
— Так значит, он может… Фалькио, а по каким вопросам лорды–предводители будут голосовать на совете в этом году?
— По многим, — рассеянно ответил я. — Курсы валют, пошлины, торговая политика. Ах да, еще охрана.
— Охрана?