Клодина в школе
Шрифт:
Какие славные люди!
И мы ничтоже сумняшеся музицируем. В десять я откланиваюсь и прошу, чтобы меня никто не провожал, кроме старой няни. Мы с ней идём по опустевшим улицам при свете взошедшей луны. Время от времени я спрашиваю себя, что-то скажет вспыльчивая директриса.
Няня входит со мной в гостиницу, и я обнаруживаю, что все мои подружки ещё во дворе – занимаются бумажными розами, пьют пиво и лимонад. Я могла бы незаметно проскользнуть в комнату, но предпочитаю устроить небольшую эффектную сцену. Скромно потупив глаза, я предстаю перед мадемуазель, которая при виде
– Откуда вы взялись?
Я киваю на няню, и та послушно произносит свой урок:
– Мадемуазель провела вечер с моим хозяином и его дочерьми.
Потом она что-то бормочет на прощанье и исчезает. Я остаюсь одна (раз, два, три) с… фурией! Глаза её сверкают, брови взлетают вверх и сдвигаются; остолбеневшие девчонки замирают с розами в руках. Глаза у Люс возбуждённо блестят, Мари вся раскраснелась, а дылда Анаис трепещет как струна – у меня сразу возникает мысль, что они немного под хмельком. Право, ничего плохого в этом нет. Мадемуазель Сержан меж тем молчит – то ли подбирает слова, то ли сдерживается, чтобы не сорваться. Наконец она открывает рот, но обращается не ко мне:
– Пора идти наверх, уже поздно.
Значит, гром грянет у меня в комнате? Пусть… На лестнице девчонки глядят на меня, как на зачумлённую. В умоляющем взгляде Люс – невысказанный вопрос.
В комнате воцаряется торжественная тишина, затем директриса суровым тоном осведомляется:
– Где вы были?
– Вы же знаете, у папиных друзей.
– Как вы осмелились выйти?
– Очень просто: сами видите, отодвинула комод, который загораживал эту дверь.
– Какое гнусное бесстыдство! Я расскажу о вашем безрассудном поведении вашему отцу, пусть порадуется!
– Папе? Да он скажет: «Что ж, я знаю, это дитя так любит свободу», – и с нетерпением будет ждать, когда вы закончите свой рассказ, чтобы снова окунуться в «Описание моллюсков Френуа».
Заметив, что девчонки внимательно слушают наш разговор, она поворачивается к ним:
– Ну-ка, все спать. Если через четверть часа у вас в комнатах ещё будут гореть свечи, я вам задам! А за мадемуазель Клодину я снимаю с себя всякую ответственность, пусть её хоть украдут сегодня ночью, если она того пожелает!
Что вы такое говорите, мадемуазель! Девчонки разбегаются, как испуганные мыши, и я остаюсь с Мари Белом, которая заявляет:
– Вот уж правда, тебя не запрёшь! Я бы ни за что не догадалась отодвинуть комод.
– Я в гостях не скучала. Но давай пошевеливайся, а то она явится задуть нам свечку.
В чужой кровати спится плохо. И потом, я всю ночь прижималась к стене, чтобы не касаться ног Мари.
Утром нас поднимают в половине шестого. Мы встаём разморённые. Чтобы немного встряхнуться, я как следует умываюсь холодной водой. Пока я плещусь под умывальником, Люс и дылда Анаис приходят одолжить у меня душистое мыло, открывалку и т. д. Мари просит помочь ей уложить волосы. Умора глядеть на этих полуголых заспанных девчонок.
Мы обсуждаем, как лучше провести экзаменаторов. Анаис переписала на уголок платка исторические даты, в которых она не тверда (мне бы и скатерти не хватило!); Мари Белом
– По математике спрашивать будет Леруж, по физике и химии – Рубо, говорят, большой придира, по литературе – папаша Салле.
Я перебиваю:
– Какой Салле? Бывший директор коллежа?
– Да.
– Вот здорово!
Я рада, что экзамен у меня будет принимать этот старый добряк, наш с папой хороший знакомый – он не будет ко мне строг.
Появляется сосредоточенная и молчаливая директриса – грядёт решающий момент.
– Ничего не забыли? Тогда пошли.
Наш небольшой отряд пересекает мост, взбирается по улицам, переулкам и в конце концов выходит к старому покосившемуся крыльцу, полустёртая вывеска над которым гласит: «Учебное заведение Ривуара». Это бывший пансион для девиц, закрытый несколько лет назад по причине ветхости (почему нас затащили именно сюда?). На страшно запущенном, некогда мощёном дворе оживлённо переговариваются более полусотни девушек: ученицы разных школ стоят отдельно друг от друга. Тут девчонки из Вильнёва, Больё и из десятка других городков кантона. Сгрудившись около своих преподавательниц, они отпускают колкие замечания в адрес других школ.
Как только мы появляемся, нас тут же весьма критически оглядывают с головы до ног: моё белое платье в синюю полоску и большая кружевная шляпка с мягкими полями особенно выделяются на фоне чёрной форменной одежды. Я дерзко улыбаюсь прямо в глаза соперницам, и те отворачиваются, скорчив презрительные мины. Люс и Мари краснеют под чужими взглядами и замыкаются в себе, а дылда Анаис приходит в восторг, оказавшись в центре столь пристального внимания. Экзаменаторы ещё не явились. Мы топчемся на месте. Скукота!
Маленькая дверь без щеколды приоткрыта, и виден чёрный коридор, с другого конца которого пробивается свет. Пока мадемуазель Сержан обменивается с коллегами сдержанными приветствиями, я тихо проскальзываю в коридор. В конце его застеклённая дверь – по крайней мере некогда она была застеклена, – я поднимаю заржавленный крючок и оказываюсь в небольшом квадратном дворике у сарая. Во дворике в изобилии растёт жасмин, ломоносы, тут же небольшая дикая слива, разросшаяся восхитительная трава – зелень, тишина, край света. У самой земли замечательная находка – зрелая благоухающая земляника.
Надо позвать подруг, показать им эти чудеса. Я незаметно возвращаюсь в школьный двор и рассказываю своим о заброшенном фруктовом саде. Испуганно косясь на директрису, беседующую с пожилой учительницей, на дверь, из которой вот-вот появятся экзаменаторы (видно, заспались!). Мари Белом, Люс Лантене и дылда Анаис решаются последовать за мной; сёстры Жобер отказываются. Мы едим землянику, обрываем ломоносы, трясём сливу, пока в школьном дворе не поднимается шум; мы догадываемся, что явились наши мучители.