Кловис Дардантор
Шрифт:
— Что ж, принимая это определение, — заявил Марсель, — мы хотели бы узнать, нормально ли, месье Дардантор, функционирует ваш организм?
— И безостановочно ли? — добавил Жан.
— Да, безостановочно, можете не сомневаться, поскольку я никогда не болел, — засмеялся перпиньянец, похлопывая себя по животу, — и нормально, так как я до сих пор не замечал никаких отклонений!
— Теперь, надеюсь, дорогой мой пассажир, — заключил капитан Бюгараш, — вы твердо усвоили, что означает слово «здоровье». — И обратился к врачу: — А не выпить ли нам по этому поводу и за ваше собственное?
— Действительно, повод
Был подан «Редедер», запенились бокалы, и беседа разгорелась пуще прежнего.
Первым начал словесный обстрел перпиньянца доктор Брюно:
— Месье Дардантор, я попросил бы вас ответить еще на один вопрос: чтобы сберечь столь дивное здоровье, воздерживались ли вы от всякого рода эксцессов?
— А что вы подразумеваете под последним словом?
— Вот как, — спросил Марсель с улыбкой, — оказывается, слово «эксцесс», как и слово «здоровье», неизвестно в Восточных Пиренеях?
— Неизвестно, месье Лориан. Честно говоря, я и сам толком не понимаю, что оно означает.
— Месье Дардантор, — начал втолковывать врач, — допускать эксцессы означает позволять себе излишества, злоупотреблять возможностями своего тела и своего ума, выказывая себя неумеренным и безудержным, предаваясь застольным удовольствиям — этой пагубной страсти, которая незамедлительно испортит ваш желудок…
— А что такое желудок? — всерьез поинтересовался Кловис Дардантор.
— Как это что?! — поразился доктор. — Черт подери! Это такая машина, которая производит гастралгию, гастриты, желудочные грыжи, гастроэнтериты, эндогастриты, экзогастриты!
Перебирая четки слов с латинским корнем «gaster», [40] медик, казалось, был счастлив от сознания того, что желудок дал жизнь стольким удивительным хворобам.
Поскольку перпиньянец упорно твердил, что все слова, обозначающие какое-либо нарушение здоровья, ему неведомы и кажутся бессмысленными, Жан, немало забавляясь происходившим, спросил, используя уникальное понятие, сосредоточившее в себе всю человеческую невоздержанность:
40
Желудок (греч., лат.).
— Вы предавались когда-нибудь распутству?
— Нет… поскольку никогда не был женат.
Трубный глас этого оригинала прозвучал такими раскатами, что стаканы зазвенели, словно от качки. Тут уж стало совершенно невозможно понять, является ли этот немыслимый господин образцом воздержанности и уже как следствие этого обладателем отменного здоровья или же разгадка его отличного физического состояния кроется в крепкой от рождения телесной конституции, которой не смогло бы причинить вреда никакое излишество.
— Ну-ну, — признал Бюгараш, — я вижу, месье Дардантор, что природа создала вас на добрую сотню лет!
— Почему бы и нет, дорогой капитан?
— Да, почему бы и нет? — повторил Марсель.
— Просто, когда машина крепко
— И в самом деле, — согласился Жан. — Но все до поры до времени, пока не выявится недостаток топлива.
— Ну уж чего-чего, а горючего достаточно! — воскликнул месье Дардантор, похлопав по жилетному карману, откуда послышался металлический звон. — А теперь, дорогие господа, — добавил он, звучно рассмеявшись, — не хватит ли экзаменовать меня?
— Нет, нет! — ответил доктор и заметил, стремясь уложить своего собеседника на обе лопатки: — Ошибаетесь, милостивый сударь! До сих пор еще не существует такой неизнашиваемой машины или механизма столь совершенного, чтобы он в один прекрасный день не смог испортиться…
— А это уж от механика зависит! — отрезал перпиньянец, наполнив до краев стакан.
— Но, в конце-то концов, — воскликнул доктор, — вы все-таки умрете, я полагаю?
— А почему это вам так хочется, чтобы я умер, если я никогда не обращаюсь к врачам? За ваше здоровье, господа!
И посреди общего веселья месье Дардантор поднял стакан и, радостно чокнувшись с сотрапезниками, опорожнил его одним махом. Разговор, шумный, горячий и оглушающий, продолжался вплоть до десерта, разнообразие и отменные свойства которого заставили забыть предыдущие блюда.
Нетрудно представить, как действовал этот застольный гам несчастных обитателей кают, распростертых на ложе страдании. От соседства со столь шумными собеседниками тошнота у них только усиливалась.
Уже несколько раз месье Дезирандель появлялся у входа в ресторанный зал. Поскольку обеды его и супруги были включены в стоимость проезда, он, не имея возможности съесть свою порцию, испытывал крайнюю досаду. Но как только сей многотерпец отворял дверь, то тотчас же ему становилось плохо, и он спешил ретироваться на палубу. И лишь одна мысль утешала его: их сын Агафокл ест сейчас за троих! И действительно, милое чадо трудилось на совесть, стараясь как можно полнее оправдать родительские расходы.
После заключительной реплики Кловиса Дардантора разговор перекинулся на другую тему. Всех интересовал вопрос: нельзя ли найти уязвимое место в броне этого любителя хорошо попить, поесть и пожить? Его телесная конституция была превосходной, здоровье — несокрушимым, а организм — первоклассным — все это, конечно, бесспорно. Но, что там ни говори, он все-таки покинет сей бренный мир, как все прочие смертные или, скажем, почти все, чтобы никого не пугать. И когда пробьет роковой час, то кому достанется его огромное богатство? Кто вступит во владение домами и движимым имуществом бывшего бочара из Перпиньяна, которому судьба так и не дала ни прямых наследников, ни родственников по боковой линии?
Об этом-то и спросил его Марсель:
— Отчего же не позаботились вы сотворить себе продолжателей рода?
— Каким образом?
— Да самым обычным, черт возьми! — вскричал Жан. — Став супругом какой-нибудь женщины, молодой, красивой, хорошо сложенной и достойной вас.
— Мне… жениться?
— Конечно!
— Что-что, а это мне никогда в голову не приходило!
— По-моему, такая мысль должна была бы вас осенить, месье Дардантор, — заявил Бюгараш. — Но, пожалуй, у вас есть еще время…