Клятва на стали
Шрифт:
– Глиммер.
– Что?
– Глиммер. Они им владеют.
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь, как Хирон распространялся насчет настенной резьбы, когда мы прибыли?
– О Чуме Эталонов? Когда империя наслала волшебный мор?
– Да, об этом, – нетерпеливо кивнула Птицеловка. – Ну и оказывается, что деспот не только отделил Имперский квартал от города, но и постарался, чтобы в Эль-Куаддисе вообще не было имперского глиммера. Я говорю не только о переносном, но и о Ртах. О всех, кто способен произнести заклинание и навести чары. Любого, кого поймают хоть с крохой имперского колдовства, ожидает немедленное,
– Что означает, – продолжил я, прокручивая в голове следствия, – что Круг в этом городе не имеет доступа к глиммеру.
– О нет, сколько угодно, – отозвалась Птицеловка, – но только к джанийскому и если готов заплатить Закуру за право пользования.
Я обмяк на стуле. Это все объясняло. Не то чтобы Круг располагал беспрепятственным доступом к магии, которая и в империи была роскошью, но такая возможность, по крайней мере, существовала. На родине Круг был главным поставщиком нелегального глиммера, и в случае нужды мы могли его получить. Но здесь, в городе, где волей магии на улицах танцевали пыльные смерчи и из ниоткуда возникали радуги? Обделывать дела без глиммера здесь было подобно тому, чтобы сразиться без оружия в подворотне: уцелеть можно, но со сталью надежнее.
Мне пришла в голову мысль.
– Ты же не хочешь сказать, что за столько лет сюда не попытались переправить ни единого Рта? Тем более из Круга?
– Конечно пытались, – согласилась Птицеловка. – Я слышала, что волхвы деспота даже расслабились, карая за такие дела. Обычно преступник жил у них неделю, покуда колдовское пламя пожирало его тело; теперь управляются за три дня.
Скотство. Неудивительно, что Жирное Кресло так быстро меня нашел. Он беспокоился не о том, что я протащу в город какой-нибудь глиммер, а боялся, как бы я не открыл постоянную лавочку. Он опасался, что я начну поставлять в Имперский квартал магию, магов или то и другое, после чего попытаюсь овладеть районом. Или чем-то большим.
И все потому, что я был Серым Принцем. Ибо все понимали, что Серый Принц не потащится в Эль-Куаддис, не имея на то серьезной причины. Не замышляя ничего.
Проклятье!
– Почему я об этом не слышал? – спросил я и оттолкнулся от стола, чтобы встать. И начать ходить кругами. – Я шлялся по улицам полтора дня. Как я упустил?
Птицеловка осталась на окне.
– А чего ты искал? – осведомилась она.
– Дегана, разумеется.
– Ну и вот, тебе было незачем спрашивать.
– А тебе?
– Я насмотрелась на уличные забавы, пока мы шли к гостинице от падишаха. И поняла, что если хочу хоть немного подлатать эту малину, то мне придется подрядить как минимум пару торговцев глиммером, а то и настоящего Рта. Да только ни одного не нашла. – Птицеловка похлопала по ножу на боку. – Пришлось копнуть, чтобы заговорили и объяснили, что к чему.
Я кивнул. Кент не Кент, а такими вещами не делятся с первым встречным. Слабость постыдна, и не важно, по чьей она возникла вине.
– При таком положении с глиммером наши дела хуже, чем мне казалось.
– Это почему?
Я подступил ближе, затем передумал и поставил меж нами стул.
Рассказал о Жирном Кресле.
– И ты послал его к черту? – чуть не вскричала она, едва я закончил.
– Я принял его за местного пахана, который играет мускулами и хочет оттереть от контрабандного промысла. Откуда мне было знать, что он прибрал весь глиммер в Имперском квартале?
– Твою-то мать! – произнесла Птицеловка. Она посмотрела в окно, потом на меня, потом опять в окно. – Сука, сука, сука! Ты понимаешь, скольких трудов мне стоит обезопасить это место? Как я теперь найду Ворон? Достаточно слова о том, что ты поссорился с этой гнидой, и наших денег никто не возьмет! Мне придется забыть о всех Кентах и закурейцах, на которых я положила глаз, и обратиться прямо к уличным оборванцам и париям. – Он наподдала стул. – Охренеть, как умно!
– Одна зацепка есть. – Я увернулся.
– О, и какая же? – Птицеловка дернула подбородком в сторону труппы. – Воспеть Закур до смерти?
– Йазани из погреба пока никуда не делся. – Я похлопал по моему дублету с аккуратно зашитым пакетом от Джелема.
– Рааз? – Птицеловка села прямее и принялась поглаживать собственный дублет. – Черт, он приходил. Я чуть не забыла. Сказал, что ему нужно с тобой поговорить.
– Держу пари, что нужно. – После случившегося они с хозяином не могли не озаботиться содержанием бумаг Джелема. Я полагал, что оно стоило дороже нашего прохода в Старый Город, а если нет, то собирался исправить этот недочет. – Где его найти?
– Он не сказал.
– Отлично, но как же я тогда…
– А, вот оно. – Птицеловка вытащила из-за пояса лоскуток темной ткани длиной с мизинец и шириной в его половину. Она подняла его повыше. – Он велел сжечь это, когда будешь готов к разговору.
Я осторожно взял его двумя пальцами. Материя была липкой и плотной, как будто ее вымочили в смоле или дегте и высушили.
– Сжечь?
Птицеловка кивнула.
– А потом?
Она пожала плечами.
Я вздохнул. Со сном придется повременить.
– Свечку найдешь?
– Флора! – завопила Птицеловка. – Сходи принеси нам свечу!
Девица, вскинувшаяся в общем зале, поклонилась и поспешила прочь.
Я уставился на Птицеловку и почесал ухо. Он ответила очаровательной улыбкой.
– Госпожа, – произнесла Флора, вбегая в комнату и прикрывая огонек рукой.
Она поставила свечу на стол и отвесила очередной полупоклон.
– Что ты с ней сделала? – спросил я, когда девица выкатилась с оглядкой на Птицеловку.
– Ничего, – подмигнула та. – Всего-навсего сказала ее старшему брату, что, если он еще раз тронет ее пальцем, отрежу хрен и скормлю ему с хумусом. По-моему, она в меня втюрилась.
Я вздохнул и присел к столу. Пламя свечи мерцало и колыхалось, распространяя маслянистый, мутный дым. Помедлив в нерешительности, я наконец осторожно прикоснулся к огню лоскутком Рааза.
Если бы я ждал вспышки или удара грома, то был бы горько разочарован. Дело обошлось шипением и шкворчанием, когда материя нехотя занялась. Я подержал ее так и положил на стол. Пламя неспешно поползло по лоскуту.
Уже собравшись спросить у Птицеловки, что делать дальше, я обратил внимание на странное поведение дыма. Вместо того чтобы подняться и растечься облачком, а после рассеяться, бледная струйка шла зыбью, ломаясь и выгибаясь на все лады, и лишь потом возобновляла подъем к потолку. И только когда ткань наполовину сгорела, я различил зависшее в воздухе лицо, похожее на пустую карнавальную маску и с прорисованными дымом чертами.