Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)
Шрифт:
— Не мешай, монах! — первым опомнился полусотник. — Дела наши не злей меча, коим охраняется престол московский. Царь от Бога, а мы от царя. Им ведомы грехи наши.
— Слово е меч господен, — возразил ему Фалалей. — Им и казни!
— Диавол також словом силен. Хочешь убедиться? А давай! — заядло предложил полусотник. Он подозвал молодого досмотрщика, того самого, которого Обросима павеличил паном-казаком. — Объяви-ка борзо, что успел сыскать на догляде.
— Два рубля с гривною в серебре, — не без гордости за свою расторопность начал перечислять тот. — Да три на десять литовских гроша ценою пять на шестьдесят
220
Мелкая польская монета.
— Все слыхали? — обвел взглядом обозников полусотник.
— Усе, — посыпались в ответ нестройные голоса.
— А перед вами прикинулся убогим странником. Ну так вот. Кто поможет уличить его в тайных умыслах противу законного государя нашего Бориса Федоровича, немедля получит третью долю.
— Я допомогу! — выступил вперед возчик с хлебной маджи, которая шла следом за бричкой Обросимов.
Полусотник торжествующе зыркнул на Фалалея и велел обознику:
— Выкладывай, что знаешь, и получай мзду. Да побыстрей у меня!
— Я зараз! — суетливо зачастил тот. — Дуже оцей чоловик Куйка на царя харкав. А самозванця Митрю до небис похвалив.
— Перед тобой?
— Ни. Перед Павлусем Обросимой.
— Это который?
— А ось цей, — указал обозник. — А це його дочка, — кивнул он на Параску, которая дала сынишке грудь, чтобы хоть как- то успокоить его.
— Продолжай.
— От я и кажу. Обидва биля [221] моей маджи ступали, та й балакали миж собой. Ось я и чув.
221
Около.
— Обросима тоже харкал?
— Ни памятаю.
— А ты вспомни! — в голосе полусотника плеснулась угроза.
— Мабуть, трохи було. Той скаже, а вин довирчий, возьме теж и повторяе.
— Почему сразу не донес? Выходит, ты с ними заодно?
— Ни, вельможний пан, ни! У мени ув думках завжди цар!
— Всегда, говоришь? Вот мы сей час и проверим, — полусотник мигнул кнутобою: — Отдай-ка ему свою плеть.
— Смилуйся, добродию, — попятился за возы доносчик. — Не можу… Це не мое дило.
— Ах не твое?! А слушать поносные речи на царя? Ну нет, любезный, я своих посулов не меняю. Третья доля твоя! Но после того, как воздашь… своею рукою… за слышанные обиды. Не то сам на правеж станешь! Бери плеть, кому говорю!
И обозник взял.
Посмеиваясь, казаки сорвали верхнюю одежду с Гриця Куйки, поворотили его зябкой костлявой спиной к доносчику.
— Этому клади десять плетей! — распорядился полусотник. — Да на совесть, чтобы не пришлось переделывать.
Вздулась на спине Куйки окровавленная синюха. Рядом легла вторая, третья…
— Ну что, монах, убедился? — торжествующе осклабился царский дозорщик. — Слово есть меч не токмо господен, но и диаволов!
— Ти не словом божиим ув душу цього бедолахи вийшов, — спокойно возразил ему Фалалей. — Ти його грошами купив, а потим страхом скрючив. Бо и сам
— Какой это такой?
— За царя силуешь та соби слугуешь! — смело договорил старец. — Тоби байдуже [222] , хто цар, лишь би самому влаштовуватися под його силой. Якщо не вин переможник [223] буде, и ти перевернется.
222
Безразлично.
223
Победитель.
— Прикуси язык, черный ворон! — недобро усмехнулся полусотник. — Ишь, раскаркался. Второй раз терплю твои дерзости. Не доводи до третьего. Образумься, пока ряса твоя за тебя заступается.
— Пресвятая Троице, — елейно вставился между ними настоятель Диомид. — Помилуй нас, Господи, очисти грехи наша; Владико, прости беззакония наша; Святий, посети и исцели немощи наша, — имени Твоего ради…
— Господи, помилуй! — вместе с ними забожился и доносчик. — Не треба мени никакой доли! Бис попутав.
— Господи, помилуй, — заключил старец Фалалей.
— Может, и помилует, да не всех, — стрельнул хвостом нагайки полусотник. — Ну да ладно. Погутарили и будет. Некогда мне тут ваши амини слушать, — и велел казакам: — Берите лазутчика вместе с этим пологлазым! На дознании пригодится. Добрый ныне улов. А?
— Добрый! — поддакнули те. — Похвалит воевода!
Даренка не сразу сообразила, о каком пологлазом речь, но когда казаки подступили к татке, закрыла его собой, как старец Фалалей давеча заслонил Параску.
— Не хапайте батечку! — не своим голосом закричала она. — Вин ни ув чом не винний! Не дам його никому, хоч рижти!
Ее пробовали отпихнуть, но не тут-то было. Она сопротивлялась с той отчаянной решимостью, которую рождают страх и любовь. Без татки семья пропадет. Не одолеть ей дальней дороги, не найти другой такой мягкой, но надежной скрепы.
Даренка кусалась, царапалась, хватала казаков за бороды.
— Иш звитяжци [224] , - бормотала она. — 3 дивчею боротися та й з мирним чоловиком. Знайшли ворогив де их немае…
224
Герои.
— Што вы там копаетесь? — озлился полусотник. — Тащите обоих! Там разберемся.
Ободренный его командой, один из казаков ударил Даренку донышком кулака в лоб над переносицей. Несильно ударил, но умеючи. Так оглушают животину опытные скотобои, чтобы потом без помех за нож взяться.
Дрогнуло над Даренкой солнечное небо, перевернулось. И наступила долгая томительная темнота. Темнота, похожая на смерть.
Святая простота
Очнулась Даренка в коморе, похожей на преисподнюю. Вокруг тьма кромешная. Воздух вонький, застойный, с гарью. Но хуже всего — мертвая тишина. Такая бывает глубоко под землей. Или под водой. Даренка тонула однажды в Трубище, помнит, как ей тогда уши заложило. Вот и сейчас в них глухая боль.