Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)

Заплавный Сергей Алексеевич

Даренка верила и не верила старцу. Да разве может быть такое в почтенных странах? Их всегда в пример русийским народам ставят — де и богатые, и просвещенные, и боголюбивые. А выходит, у них неуладу не меньше.

Многое не понимала Даренка. Ну как это можно — христианам жечь христиан? Ведь Иисус Христос один и учение у него одно. Он к любви призывает, а не к ненависти. Не дай Бог, явится завтра новый Лютер и обвинят его во всех смертных грехах. Будто не сам он злом на зло отвечал…

А у татки своя догадка выскочила: де было у кого поучиться царю москальскому Иоанну Грозному. У папистов! Они у себя особых монахов для расправ завели, и он опричный монастырь устроил. Там суд и здесь суд. Назва у них разная, а крови с той и с другой стороны сверх всякой меры…

Вскинул на него удивленные глаза старец Фалалей: а ведь и верно,

есть сличье. Однако у царя Иоанна монахи были поддельные — из бояр да престольных дворян, переодетых в рясы. И чины монастырские они себе не по-братски брали, и жили в злобе…

Даренка стала уставать от множества незнакомых слов, трудных имен и понятий, а татке хоть бы что. Разохотился, осмелел. При монахе о монахах без должного почтения говорит. Будто еретик какой. Других темница немтырями делает, а ему язык развязала.

И старец Фалалей осторожность потерял. Речет, как знает и как думает. Это ли не еретичество? Услышал бы его архимандрит Межигорский, небось, не похвалил бы. О настоятеле обоза Диомиде и говорить нечего, он еще на Черниговском шляхе от Фалалея отрекся.

Много узнала Даренка ныне, ой много. Будто в бездонную криницу заглянула. А там вселенские страсти кипят. Жутко ей стало, голова кругом пошла, а уйти некуда. Да и зачем уходить? Сперва любовь нежданная ей мир раздвинула, а теперь дорога и тюрьма.

Спохватилась Даренка: на месте ли медная гривенка, присланная Баженкой? Не сорвали ли ее дозорные казаки в суматохе? Полапала [243] себя по груди: слава Богу, цела! Вот она, под срачицей [244] — теплая, ласковая, незаменимая. Надо будет ее переховать, пока не поздно.

Стала думать, куда лучше перепрятать. В темничке — опасно. В любой час заберут Даренку отсюда и прощай гривенка. На себе держать плохо. Коли попадется допытчик под вид однорукого полусотника Нагайки, с ног до головы велит обшарить. Для таких ничего зазорного нет. Им бы только хватать, заголять, бить. Одна надежда на старца Фалалея. Всё ж таки монах, доверенное лицо Межигорского архимандрита. Его под горячую руку забрали. Долго держать не посмеют, передадут на суд здешнему владыке. Вот и спасется гривенка. А через нее, может статься, и они с таткой.

243

Потрогала.

244

Нижняя рубашка.

В мыслях всё хорошо выходило. Осталось передать гривенку старцу.

Но не так-то это просто. Сбивать его с речи нельзя. А разговор у них с таткой затеялся долгий — не видно ему ни конца ни края. Придется ждать и слушать. Слушать и ждать.

Глаза у Даренки начали слипаться. Она незаметно пересунулась в угол, приклонила голову к стене, поджала ноги. Голоса беседчиков звучали всё тише. Старец Фалалей продолжал объяснять татке, почему война между папистами и лютерами не на пользу православию. А потому, что у каждой страны свои люди, свои обычаи, свои занятия и всё другое. Какова в них жизнь, таково и вероисповедание. У италийцев, испанцев, франков або у тех же поляков, к примеру, нрав от природы пылкий, выспренный. Они склонны к торжественному богослужению — среди величия настенных росписей, небесной музыки и богатых одеяний. От земных щедрот в них телесные силы бунтуют. Вот и церковь у них такая — римско- католическая. Иное дело английцы, шведы, голланды и прочие германцы, живущие к северу. В них больше ума и деловитости, чем праздности и уявы [245] . Они более строги, неприхотливы, хозяйственны. А всё это и есть в протестантских верах. Что до православия, то в нем сердце и ум изначально равноправны. Их союз скреплен духом братства и человеколюбия, который идет не от земных управителей, а от царя небесного. Оттого и не ходят православные люди в крестовые походы, не навязывают другим народам постыдные унии, не ждут выгоды от войны меж иноземных христиан, дабы укрепиться на их месте. Им бы у себя на Руси истинно божий порядок навести…

245

Воображение.

Даренке

хотелось дослушать вещего старца. Очень уж он высоко мыслит. Но сонница оказалась сильней. Она расслабила ее и уронила на кутник. Бережно уронила, жалеючи. Еще и таткиной гуней [246] прибросила, чтобы согреть. Ласково шепнула: спи, доненько, спи…

Она и заснула. Да так сладко и крепко, будто у себя в Трубищах.

Проснулась — кто-то ее за плечо трясет: вставай зараз… да вставай же… тикать треба…

Куда бежать? зачем?

Натянула Даренка на голову гуню, спряталась у себя в гнездышке, авось отвяжутся.

246

Ветхий полушубок; заплатник.

Нет, снова трясут.

Кое-как пришла в себя. Протерла глаза. Батюшки-светы, примнился ей… кто б вы думали?.. Трохим-Цапеня! Стоит рядом с таткой, лицо нутром шапки утирает. Будто после трудов тяжких. Поймав Даренкин взгляд, весь так и засветился.

А Даренка насупилась:

— Що воно за один? [247]

— Да це ж Трохим Бодячонок! — склонился над нею татка. — Знайшов нас, щоб до помочи стати. Бачиш, видкрил нам двер знадвору. Ходим скорише!

247

Кто это такой?

Дверь и правда была открыта. Через нее затекал в темничку свежий воздух. Он звал на волю.

— Ходим! — с готовностью подхватилась Даренка. — Хоч би там що було! — и протянула Трохиму руку, безоглядно, как в детстве.

Он радостно сжал ее долонь. Еще и заколысал. Тоже, как в детстве.

— А ти, панотец, чом не встаеш? — натягивая гуню на себя, спросил татка. — Бильше такого випадка [248] не буде!

— Не я сюди сив, не я видциля [249] и тикати маю! — с неожиданным самолюбием ответил старец и добавил участливо: — А вам треба до монастиря йти. Найдить там ризничего Палемона. Вин вас пригощуе и заступниитво дасть и слидом за нашим обозом з попутним пошле! Йому усе про мене доповидаете: де я и як я сюди попав. Он зрозумие, що дияти. Но зараз краще вам буде на посади укриття пошукать. Втрьох ви до монастиря не досягните. Нехай одинак крадется, а двийко його тихцем ждуть. Добре?

248

Случай.

249

Отсюда.

— Добре, отче правий. Отак и зробимо.

— Тоди ось вам гроши, щоб було за схову заплатити, — старец вложил в руку татки несколько серебряных монет. — Заприть мене знов, як було, — и с чувством перекрестил каждого: — С Богом, дити мои. Ступайте!

За дверью беглецов обступил мрак крытого перехода. Пока Трохим и татка возились с запорами, Даренка пыталась понять, куда он ведет.

Ее бил озноб.

«Скорише! Ну скорише ж! — мысленно торопила она. — Чому возитесь?»

Вдруг в нее толкнулось что-то живое.

Полапала Даренка — и обмерла от ужаса: рядом стоял карлик и шумно сопел. У него была голова величиной с изрядный гарбуз, а на том гарбузе — слюнявые губы. Такие слюнявые, что она сразу поняла: это призрак. Он явился, чтобы помешать им.

Ну уж нет! Даренка решительно отпихнула его от себя:

— Геть видциля [250] , нечиста сила!

— От дура! — зло ругнулся в ответ призрак. — Ослепла чи що?

Голосок у него детский, простуженный.

— Це Лавронька Сопля! — вставился меж ними Трохим. — Проводир [251] мий. Вин ще хлопчик, Дася. Не штовхаи його.

250

Пошла прочь!

251

Проводник.