Клятва золотого дракона

Лазаренко Ирина

Но тот ответил. Плаксивым тоном, невыносимо растягивая часть слов и проглатывая другую часть в шмыганье носом и горловом бульканье, безумец ответил:

– Па-а-ауки любт Шне-е-ейтик. Крмят Шне-е-е-ейтик.

Значит, у него когда-то было имя, отстраненно понял Гилли, и ноги его отчего-то сделались слабыми в коленях. Значит, когда-то это существо звалось Шнейтиком. Наверное, у него была семья в Гимбле. Были друзья и знакомые, какое-нибудь дело, которым он мог бы заниматься и прожить честную и спокойную жизнь в городе, среди таких же гномов, каким был сам в те давние времена. А если вдруг ему мечталось

увидеть больше, чем можно видеть в Гимбле – спрашивается, разве он не мог сделаться торговцем своей гильдии и путешествовать по надземному миру? А если вдруг его гильдии были не нужны новые торговцы – разве кто-нибудь мешал ему просто выходить наверх, любоваться привратным рынком, диковинными товарами, диковинными существами: людьми, эльфами, лошадьми, собаками, птицами?

Но почему-то Шнейтик отправился в подземье и в результате оказался здесь, совсем один, бесповоротно оторванный от Гимбла, от верхнего мира, привратного рынка, своей гильдии, торговли, людей, эльфов и птиц, теперь он догнивает в пещере среди пауков, омерзительно смердящий, наверняка покрытый паразитами и всякими болячками…

Гилли отступил еще на шаг.

Быть может, Шнейтик – один из тех, кто уходил за рекрутерами грядовых воителей в поисках приключений.

А может быть, в прошлой жизни он был одним из немногих векописцев или механистов, которые исследовали ближние подземья, ища подтверждений своим придумкам и странным теориям, или в поисках редких деталей машин и призрачных преданий.

Или же, чего только не бывает – вдруг в один прекрасный день этот Шнейтик просто пил пиво в харчевне и, как всегда, мечтал о великих деяниях и славных свершениях, а потом вдруг решился и ушел из Гимбла, чтобы найти эти деяния и свершения? Сам ушел или вслед за кем-то, кто пообещал ему всё то, чего он давно жаждал. Если Шнейтик решил отправиться в подземья, то, наверное, в те времена он ловко обращался с молотом, топором или диковинным для гномов мечом и думал, будто этого умения, отваги и сердечного порыва окажется достаточно, чтобы вершить славные дела. А теперь он сидит, безумный и смрадный, в пещере, полной пауков, и что-то бормочет, пуская слюни.

– Я могу поделиться с тобой лепешкой, – голосом ласкового кретина проговорил Кьярум. Шнейтик замер, громко хлюпая носом. – А ты поделишься со мной блестяшками. Пауки приносят тебе блестяшки?

– Пауки любят Шнейтик, – ответил тот почти нормальным голосом, только очень плаксивым. – Пауки хорошие, носят блестяшки.

– Ты дашь мне блестяшки? Я дам тебе лепешку.

– Блестяшки нет, блестяшки упали, бум, бум, камень бил, бил блестяшки! Бил!

Шнейтика затрясло.

– Эй, эй! – обеспокоенно воскликнул Кьярум и сделал шаг назад.

– Нельзя бить, нельзя обижать! – негодующе скулил безумец. – Пауки любят Шнейтик, кормят Шнейтик, носят блестяшки, хорошие, хорошие, нельзя обижать, бить нельзя блестяшки бить!

– Твою кочергу, – прошипел Кьярум, пятясь.

Безумец трясся и поднимал руки с растопыренными ладонями, словно пытался прикрыть ими стену за своей спиной.

– Не пущу! Не пущу!

– М-да, – досадливо выдохнул Пеплоед, – поди найди, куда он их засунул. Нет бы в гнезде хранить! Пошли отсюда.

Он махнул рукой, и то ли от этого резкого движения, то ли от собственных переживаний Шнейтик окончательно перепугался, схватился ладонями за щеки («Ох ты ж, пропасть», – простонал Кьярум), зачем-то глянул влево, вправо, не то увидел, не то не увидел там того, что было ему нужно, издал жалобный рык и закричал:

– Урри-Да! Урри-Да!

– Да чтоб тебе кочергу в… – Пеплоед развернулся к выходу из пещеры, но медленно спускающаяся тень оказалась как раз перед его лицом, а за ней, между гномами и выходом, опускалось много теней поменьше, и Пеплоед отступил на шаг, снова выругавшись.

Самая большая тень спускалась на толстом витом полотнище, медленно кружась вокруг своей оси, была она размером с кошку и походила на шляпку гриба с аккуратно сложенными под ней кинжальными ногами, согнутыми в коленях. Остальные были намного мельче, но их оказалось как-то слишком много, и у Пеплоеда возникло почти осязаемое ощущение множества чужих взглядов и чего-то липкого на шее.

Кьярум медленно потащил Жало за рукоять. Гилли уже стоял рядом с мечом в руках. Не выписывал им свои знаменитые кренделя, а просто стоял и сосредоточенно следил, как пауки спускаются.

– Урри-Да! – повторял Шнейтик и размазывал по лицу слёзы и сопли. Кьярум держался так, чтобы видеть безумца краем глаза. – Урри-Да!

– Главное – не беги, – тихо произнес Пеплоед, тронув Гилли за плечо. – И глаза прикрой, они плюются. Большого паука не вздумай тронуть, иначе мы от них до самых Предгорий не отцепимся.

Со всех сторон зашуршало, затопотало, пришли в движение тени в углах и под потолком, а безумец, скуля, принялся отползать дальше вдоль стенки в самый темный угол, где у него было устроено лежбище из полусгнивших тряпок. Пеплоед, дождавшись, пока Шнейтик затихнет, кивнул Гилли – тот едва различил это движение при слабом свете голубых грибов – и быстро стал обходить пауков слева. Те, выстроившись живым ковром между Шнейтиком и пришлыми, теснились справа. Во главе этого строя, покачиваясь на тонких кинжалообразных ногах, стоял паук размером с кошку. В свете грибов казалось, будто он покрыт короткой заиндевевшей шерстью.

Гномы шли быстро, и плевки пауков в них не попадали, только раз тонкая струйка чего-то липкого и смердящего тухлятиной пролетела прямо перед лицом Обжоры. Несколько раз пауки поменьше, размером с крысу, отделялись от сплошного «ковра», за которым слышалось хныканье Шнейтика, и бежали к Кьяруму или Гилли, и тогда Кьярум ловко ронял на них Жало – макушкой, увенчанной небольшим шипом, и одного Обжора проткнул мечом. Они выбрались из пещеры довольно быстро, но этот путь вдоль строя пауков под плаксивые причитания безумца, доносящиеся из темноты, показался вечностью.

– Твою кочергу подземную, – выдохнул Гилли и сунул меч в ножны. Очень хотелось постоять и продышаться, еще больше хотелось теперь не останавливаться до самых Предгорий Медленной Лавы, и Обжора был рад, что Пеплоед, выйдя из пещеры, лишь ускорил шаг. – Что это такое было, а? Бр-р, как это мерзко! Мерзко и жутко что гном может превратиться в такое жалкое безумное ничтожество – ох, по мне мурашки бегают, ну честное слово, он мне сниться будет, этот парень!.. Но ты-то! Ты не удивился, Кьярум! Ты знал, с чем предстоит столкнуться, ты хотел получить от него… драгоценные камни? Ты уже видел такое прежде, верно?