Ключ
Шрифт:
После купания Гаспар не только избавился от неприятного запаха, но и вернул свои изначальные цвета — коричневый на пузике и серый. Непонятно, почему создатели игрушки решили, что ему подойдет серый — это же не волк, оставалось только гадать. Но Маша на этом зацикливалась не долго. Она по телевизору видела в мультиках розового крокодила и желтого зайца, так почему и не серый медведь?
Маруся после бани несла игрушку в комнату, чтобы не дай Бог она не попалась на глаза воспитателям или нянечек. Точно отберут. С игрушки капала вода, как не старался ребенок отжать плюшевое тельце. Поэтому за Маруськой тянулся шлейф капелек. Это заметили, и Маша услышала голос от девочки постарше: «Эй, малявка, чего ты там прячешь?»
Спрашивала ее об этом Светка-Костоправ. Девахе было 15 лет, что по меркам детдома приравнивалось к пенсионному возрасту. Тем более, у девочки-подростка к ее годам сиськи и жопа была, как у доярки, которую Маша видела на картинке. Женщина доила корову вечером на берегу реки. Девочки про этот рисунок говорили, что «на берегу доярка доила корову, а в воде отображалось все наоборот» и почему-то после этого смеялись. Маша не понимала шутки, но научилась смеяться вместе со всеми — за компанию, когда звучала в очередной раз. Юморок стал расхожим. Знаете, как в среде детей удачная шутка может повторяться до бесконечности, порой даже не к месту. Ведь над ней посмеялись, значит, это смешно ВСЕГДА.
Светка-Костоправ была рослой, но не толстой в силу молодости. Потом ее несомненно развезет до состояния коровы, но в 15 лет она была еще телочкой. Маруся слышала, что ее так называют молодые парни-кочегары, которые жили в поселке рядом, а в детдоме работали. Они так и говорили: «Светка — классная телка! И сиськи у нее мягкие и большие, я бы ей вдул!» Маша не понимала, зачем взрослым дядечкам дуть на подростка, но слова эти она услышала от кучерявого парня, которого вскоре после подслушанного разговора уволили. Его напарника объясняли друг-другу это тем, что он все-таки «вдул» Светке. Могли и в тюрьму отправить, но дело замяли. «Зачем из-за шалавы малолетней парню жизнь ломать», говорили воспитатели, обсуждая новый слух.
А вот Светка этим фактом гордилась. Она рассказывала подругам, что целку ей сломали. «больно не было, а было очень приятно, до мурашков по телу, от которых она потекла». Об уволенном кочегаре она не тужила, разумно предположив, что это лишь первый, будут и другие. Зато она уже «не девочка, а женщина».
Тем не менее, несмотря на резкий переход от девочки до женщины, Светка продолжала оставаться подростком, и в силу своей природной силы, руководила сверстницами и теми, кто помладше, выступая судьей и палачом. Если, что-то ей не нравилось, например, чужое мнение, могла и по зубам заехать, что делала фактически каждый день. Воспитателям никто не жаловался. Во-первых, защиты не найдешь, Светка всегда начинала кричать: «Она сама виновата!», после чего взрослые теряли интерес к происшедшему, ибо шума не любили. Во-вторых, жаловаться было «западло», а заподлянок после отбоя мутузили свои же подруги, чтобы угодить Светке в надежде, что она когда-нибудь встанет на их сторону и поднимет авторитет. Или лупили «стукачку» просто так — от нечего делать, чтобы не было скучно.
— Так что у тебя там в полотенце спрятано? — повторила вопрос Костоправ.
— Ничего, — ответила Маруся и подняла голову кверху, чтобы показать «честные глаза» Светке, авось отстанет. Но Светку зацепило.
— Нет ничего, говоришь, а мы сейчас посмотрим… — она протянула руку к полотенцу, но за Машу вступилась Оксана.
— Да оставь ты малышню в покое. Нашла, с кем связываться, — сказала девочка.
— А чего она??? — возмутилась Светка, хотя дай ей возможность аргументировать суть претензии, она бы не смогла сделать этого. Вопрос прозвучал на автомате, был риторическим, ни ответа, ни объяснения, не требовал.
— Свет, брось, не по ранжиру с мелкотой тягаться! — эта фраза успокоила Костправшу, она махнула рукой и повернувшись пошла по своим делам, известным только ей, а Оксанка подмигнула Маше. Эта гримаска расположила Марусю к старшей девочке моментально, она сама себе потом не могла пояснить зачем развернула полотенце и показала заступнице медвежонка без ноги. Это произошло импульсивно.
— Ой, какой миленький! А где он ножку потерял и глаз?
— Не знаю, я его уже таким нашла. На помойке. Вот искупала, теперь он чистый.
— Ну раз чистый, значит гигиеничный. А давай его вылечим?
— Это как?
— Ножку пришьем и глаз из пуговицы сделаем.
— Давай, — согласилась Маша. Так они с Оксаной и подружились.
Ногу Гаспару пришили от другого мишки, также списанного. От той игрушки вообще остались лишь ошметки. Это Наташка в приступе гнева разорвала его в клочья. На Наташеньку, обычно тихую девочку иногда (раз в месяц) находило. В момент приступа неконтролируемой агрессии она била посуду, кидалась кубиками в детей, ломала игрушки. А последний раз Наташа кинулась с вилкой на другую девочку со словами «зарежу, сука!», чтобы ее исколоть. Но ей это не удалось, вмешались взрослые, и ее увезли санитары лечиться. Больше Наташу Маша не видела.
Плюшевая конечность подходила Гаспару только потому, что она левая. А так нога была значительно больше и черная. Но подруг это не смутило. Оксана суровыми нитками и огромной иглой пришила ногу к телу медведя, а левый потерянный глаз заменила коричневая в разводах пуговица — другой не нашли. Но милый Гаспар от этого нисколько не стал хуже. Наоборот левая глазница придавала ему этакий залихватский и таинственный вид, как у пирата. И, главное, теперь мишка перестал быть инвалидом, им можно было играть в открытую.
Через год Оксану перевели в другое учреждение — школу-интернат. Туда отправдяди всех девочек, которым исполнилось 16-ть. Но Машу она не забыла, приезжала к ней на выходные и каждый раз привозила конфеты — кисленькие в целлофановых дешевых фантиках разного цвета и вкуса. В кус со временем Маша забыла, а вот кислоту после сладостей запомнила на всегда. А еще она запомнила, как Светка, отправив одну конфету себе в рот, прикололась:
— Зря говорят, что на вкус на цвет все фломастеры разные, — и кивнув головой на кучку конфет в кулечке, грустно улыбнулась. — Одинаковые. Кислые — ибо суть их — химия!
— Ага — легко согласилась Маша и тоже растянула ротик в улыбке.
Так длилось целых два года. Маша привыкла к подруге и считала ее своей старшей сестрой, надеясь, что после 18 лет, она возьмет над Маруськой опеку и они заживут счастливо. Не вышло, не случилось. Оксану зарезал сутенер, за то, что она скрыла от него выручку.
Маша повзрослела, когда ей уже шел 12 год, заметила другую девочку. Она показалась ей красивой, хрупкой, грустной и беззащитной. Поэтому взяла над ней шефство. Маруся у тому моменту была «в авторитете», ее уважали сверстницы и слушались за справедливость. И Лилит, после того, как у них завязалась дружба, больше никто не обижал. Дружили они почти четыре года, пока Маше не исполнилось 16-ть. Но в школу-интернат она не попала, ее забрали на обучение Стражи. А спустя годы Лилит взяли к себе Меняющиеся и ее «удочерили». Так подруги стали, если не врагами, то конкурентами.