Ключъ
Шрифт:
– - Да, многое мы видимъ и знаемъ,-- повторилъ Федосьевъ.
– - Жаль однако, что ваше вeдомство не даетъ болeе наглядныхъ доказательствъ своей проницательности,-- сказалъ Браунъ.
Федосьевъ посмотрeлъ на него и усмeхнулся.
– - Дадимъ, дадимъ.
– - Исторiи оставите?
– - Исторiи мы уже оставили.
– - Это что же, если не секретъ? {159}
– - Теперь, пожалуй, больше не секретъ. Я разумeю записку, года три тому назадъ поданную н?а?ш?и?м?ъ человeкомъ "въ сферы", какъ пишутъ лeвыя газеты. Вы, вeрно, о ней слышали: записка Петра Николаевича Дурново. Не слыхали? Объ этой запискe начинаютъ говорить -- и не мудрено. Въ ней, Александръ Михайловичъ, все предсказано, рeшительно все, что случилось въ послeднiе годы. Предсказана война, предсказана съ мельчайшею точностью конфигурацiя
– - Это всегда говорятъ въ такихъ случаяхъ. Доводъ, извините меня, не изъ самыхъ сильныхъ.
– - Будто? По моему, въ политикe только одно и нужно для престижа: продержаться возможно дольше... На этомъ пролетe, Александръ Михайловичъ, между Петербургомъ и Царскимъ, два вeка дeлается исторiя... Не скажу, конечно, чтобъ {160} она дeлалась очень хорошо. Но вeдь еще какъ ее будутъ дeлать революцiонеры? Я, слава Богу, личный составъ революцiи знаю: есть снобы, есть мазохисты, преобладаютъ несмысленыши.
– - А то, вeроятно, есть и убeжденные люди?
– - Да, есть, конечно, и такiе. Родились, можно сказать, старыми революцiонерами... Немало и чистыхъ карьеристовъ: революцiя -- недурная карьера, разумeется, революцiя осторожная. Въ среднемъ, немного опаснeе ремесло, чeмъ, напримeръ, военная служба, зато насколько же и выгоднeе: вeдь повышенiе идетъ куда быстрeе. Вы, напримeръ, съ молодымъ княземъ Горенскимъ не знакомы? Его всe знаютъ...
– - Да, я съ нимъ встрeчался.
– - Значить, незачeмъ вамъ доказывать, что это далеко не орелъ. А какую карьеру сдeлалъ! Его общественное положенiе: лeвый князь. Вeдь не будь онъ лeвымъ, быть бы ему секретаремъ миссiи гдe-нибудь въ Копенгагенe или корнетомъ въ гвардейскомъ полку. А теперь всероссiйская величина!
– - Тогда мнe не совсeмъ ясно, отчего вы опасаетесь революцiи. Что-жъ такой мелкоты бояться?
– - Да вeдь съ обeихъ сторонъ мелкота!
– - быстро, съ силой въ голосe сказалъ Федосьевъ.
– - Мнe бы, пока не поздно, дали всю власть для послeдней схватки, я не очень боялся бы, ужъ вы мнe повeрьте!..
Онъ раздраженно сунулъ папиросу въ углубленiе подъ стекломъ окна и тотчасъ закурилъ другую. Браунъ съ любопытствомъ на него смотрeлъ. Синiй огонекъ спички пожелтeлъ и расширился, освeтивъ блeдное лицо Федосьева.
– - Я, Александръ Михайловичъ, своей среды не идеализирую, слишкомъ хорошо ее для этого {161} знаю. Но многое намъ какъ будто и вправду виднeе. Вы, вeрно, больше моего читали,-- много ли вы знаете въ исторiи такихъ предсказанiй? Согласитесь, это странно, Александръ Михайловичъ. Умные люди, ученые люди думали о томъ, куда идетъ мiръ: думали и философы, и политики, и писатели, и поэты, правда? И всe "провидцы" попадали пальцемъ въ небо. Одинъ Марксъ чего стоитъ съ его предсказаньями, вы ихъ вeрно помните?.. А вотъ не ученый человeкъ, не мыслитель и не поэтъ, скажемъ кратко, русскiй полицейскiй дeятель все предсказалъ какъ по писаному. Согласитесь, это странно: въ мiрe слeпыхъ, кривыхъ, близорукихъ, дальнозоркихъ, одинъ оказался зрячiй: простой русскiй охранитель!
– - Да не мифъ ли эта записка?
– - Нeтъ, Александръ Михайловичъ, не мифъ: когда-нибудь прочтете... Я вдобавокъ и самъ не разъ то же слышалъ отъ Петра Николаевича... Зналъ я его недурно, если кто-либо его вообще зналъ... Немного онъ мнe напоминаетъ того таинственнаго, насмeшливаго провинцiала, отъ имени котораго Достоевскiй любилъ вести разсказъ въ своихъ романахъ... Но умница былъ необыкновенный. Какъ и вашъ покорный слуга, онъ имeлъ репутацiю крайняго реакцiонера, и заслуживалъ ее, быть можетъ, больше, чeмъ вашъ покорный слуга. Однако въ частныхъ разговорахъ онъ не скрывалъ, что видитъ единственное спасенiе для Россiи въ англiйскихъ государственныхъ порядкахъ. Хорошо?
– - Недурно, въ самомъ дeлe. Только тогда опять-таки я не совсeмъ понимаю: какой же онъ зрячiй въ мiрe слeпыхъ? Вeдь слeпые именно это и говорятъ,-- правда, не въ частныхъ бесeдахъ, а публично,-- за что зрячiе иногда сажаютъ ихъ въ тюрьму... Со всeмъ тeмъ, не спорю, {162} вещь удивительная. Вождь реакцiонеровъ -- въ душe сторонникъ англiйскаго конституцiоннаго строя!.. Правду говорятъ, что Россiя страна неограниченныхъ возможностей.
– - Да, правду говорятъ... Я, Александръ Михайловичъ, иногда себя спрашиваю: возможенъ ли въ Россiи соцiалистическiй или анархическiй строй? И по совeсти долженъ отвeтить: возможенъ, очень возможенъ. А то думаю другое: возможно ли въ Россiи возстановленiе крeпостного права! И тоже вынужденъ честно отвeтить: отчего бы и нeтъ, вполнe возможно... Не все ли равно, какiе домики строить изъ песка? У насъ вeдь все парадоксы... Мы и гибнемъ, если хотите, изъ-за парадокса... То, что сейчасъ политически необходимо, психологически совершенно невозможно, -- миръ съ Германiей,-- сказалъ Федосьевъ поспeшно, точно не желая дать собесeднику возможность вставить слово.-- А лагерь нашей интеллигенцiи весь живетъ въ обманe, хуже, въ самообманe, Александръ Михайловичъ. У насъ очень немногiе твердо и точно знаютъ, чего именно они хотятъ... Можетъ быть, Константинополя и проливовъ, а можетъ, соцiалистической республики? Или соцiалистической республики, но съ Константинополемъ и съ проливами? Каюсь, я не очень высоко ставлю нашу интеллигенцiю. Могу о ней говорить правду: я самъ русскiй интеллигентъ. Учился въ русской гимназiи, въ русскомъ университетe, читалъ въ свое время тe же книги, которыя всe читали... Паскаля не читалъ, а Николая-она читалъ... Вы смeетесь? Не вeрите, что читалъ? Даю вамъ слово -- выписки дeлалъ.
– - Вполнe вeрю. Но вeдь русская интеллигенцiя никогда не возбраняла читать и Паскаля. Если кто возбранялъ что бы то ни было читать, то никакъ не она. {163}
– - Это, конечно, правильно, но очередь на книги устанавливала не власть, а именно интеллигенцiя. Паскаль, или, напримeръ, Шопенгауэръ въ мое университетское время значились въ третьей очереди, если вообще гдe-либо значились. А вотъ Николай-онъ (его теперь и по фамилiи никто не помнитъ) или позже какой-нибудь Плехановъ, тeхъ читать было такъ же обязательно, какъ, скажемъ, въ извeстномъ возрастe познать любовь... Мы расшибали лбы, молясь на Николая-она!
– - Не сами же все-таки расшибали?.. Можетъ-быть, намъ кто-нибудь расшибалъ?
– - Да, можетъ быть,-- разсeянно повторилъ Федосьевъ, теребя мeховую шапку, лежавшую у него на колeняхъ.-- Можетъ быть... Все было бы еще сносно, если-бъ Николай-онъ то хоть былъ настоящiй. Боюсь, однако, когда-нибудь выяснится, что и Николай-онъ былъ поддeлкой. Боюсь, выяснится, что все, чeмъ жила столько десятилeтiй русская интеллигенцiя, все было обманомъ или самообманомъ, что не такъ она любила свободу, какъ говорила, какъ, быть можетъ, и думала, что не такъ она любила и народъ, и что мифологiя отвeтственнаго министерства занимала въ ея душe немногимъ больше мeста, чeмъ, напримeръ, премьера въ Художественномъ Театрe. Люди сто лeтъ проливали свою и чужую кровь, не любя и не уважая по настоящему то, во имя чего это якобы дeлалось. Повeрьте, Александръ Михайловичъ, будетъ день, когда этотъ символическiй Николай-онъ окажется поддeлкой, самой замeчательной поддeлкой нашего времени. Будемъ мы тогда, снявши голову, плакать по волосамъ... Вeрно и тогда преимущественно по волосамъ будемъ плакать...
– - Не понимаю,-- сказалъ Браунъ, пожимая плечами.-- Люди хотятъ свободы, имъ ея не {164} даютъ, да еще возмущаются, что они любятъ свободу недостаточно... Извините меня, при чемъ тутъ символическiй Николай-онъ? Допустимъ, въ одномъ лагерe знали только Николая-она. Да вeдь и въ лагерe противоположномъ не все читали Шопенгауэра,-- больше Каткова и "Московскiя Вeдомости"...
– - Съ этимъ я нисколько и не спорю... У насъ, говорятъ, страна дeлится: "мы" и "они". Что-жъ, если о?н?и знаютъ цeну н?а?м?ъ, то и мы еще лучше знаемъ цeну имъ.