Ключи от рая
Шрифт:
Семья, мои дяди и их дети, — все всегда хотели, чтобы я работал в Сити, как мой отец. Но у меня к этому не лежала душа. Мне была противна сама идея. Вместо этого я настоял на том, что буду заниматься торговлей антиквариатом. Я пошел на курсы истории искусств, и вскоре я женился на Элен, все произошло стремительно. Элен учила меня модно одеваться и не пользоваться старомодной одеждой, которую я обычно носил, а выглядеть более убедительно. Вести беседы о мебели восемнадцатого века. Она одобрила идею сообщать в прессе об интересных экспонатах. Отдых, как она говорит, остался в прошлом.
У меня несколько антикварных
Я выбрал свой собственный путь и очень горжусь этим. Как я горд тем, что женился на Элен. Несколько дней назад исполнилось двадцать шесть лет со дня нашей свадьбы. Элен даже захотела выпить немного шампанского вечером. Мы принесли к ней в больницу несколько хрустальных бокалов и бутылку шампанского. Она выглядела такой же красивой, как в день нашей свадьбы.
Потом мы пошли обедать: мама, Грейс и я. К счастью, Грейс не настаивала, чтобы этот неотесанный Дэвид пошел с нами. Мы пошли в маленький французский ресторан, куда мы с Элен часто заходили до ее болезни.
Мама предложила тост: «За одну из самых счастливых супружеских пар, которые я знаю», она произнесла это звенящим голосом. Я улыбнулся понимающей нежной улыбкой.
Это была та же самая женщина, которая четверть века назад ругалась и плакала, умоляя меня не жениться на девушке, о которой мы не знаем ничего — ни истории ее жизни, ни ее родителей, кроме того, что она выросла в сиротском приюте.
Грейс разделяла взгляды на наше супружество. Она сказала, что мечтает, чтобы ее брак с Дэвидом был хотя бы вполовину таким же хорошим, как наш. Она сказала, что все ее друзья жалуются, что их родители постоянно ссорятся и сводят счеты. В ее жизни такого никогда не будет. Она не помнит, чтобы были какие-нибудь споры.
— Я тоже, — просто сказал я.
Еда в ресторане казалась мне безвкусной, как нарезанный картон. Меня опять охватило чувство несправедливости происходящего. Почему этот брак подходит к концу? На будущий год, даже уже через несколько месяцев, мы будем говорить о моей покойной жене. Какой смысл в том, что Элен, в своей жизни не обидевшая и мухи, умирает, а другие, жизнь которых была полна злобы и жадности, остаются жить? Почему я сижу здесь, за столом, и говорю дежурные фразы матери и дочери, когда я хочу быть рядом с койкой Элен, держать ее за руку, говорить, какое было хорошее время и что я не помню прошлого без нее и не представляю будущего без нее?
И мы говорили бы о самых разных вещах, таких как выращивание гераней, и как мне приходилось отправлять мои куртки в химчистку каждую неделю, а рубашки в китайскую прачечную, и как мне приходилось носить золотые запонки, даже если требовалось три минуты, чтобы вдеть их. Я так любил ее, и я никогда не думал ни о ком другом. Это правда — я никогда даже не думал об этом.
Но эта женщина с Филиппин, Мерседес, глядя своими большими печальными глазами, заверила меня, что сегодня вечером Элен была счастлива. Она много говорила о своей семье и достала фотографии с нашей свадьбы и фотографии маленькой Грейс. Элен хотела, чтобы я постарался и у меня было то, что она называла нормальной жизнью. Пойти и весело пообедать с матерью и дочерью. Как будто это было возможно. Я видел, как мама и Грейс бросали на меня взгляды, это был тревожный знак. Нужно быть повеселее. Я устал от необходимости быть веселым на людях.
У Элен были еще пожелания. Она сказала, что я должен кое-что сделать, отчего ей будет легче: я не должен подавать виду. Я должен не забывать регулярно приглашать мать, я должен быть вежлив с Дэвидом, хотя избранник Грейс вызывает раздражение, и не говорить, что она могла бы выбрать получше. В общем, я расправил плечи, заставил себя понять, что я ем, и стал по-прежнему не подавать виду.
Обе женщины были красивы. Моя мать не выглядит на свои семьдесят с чем-то, я даже не помню с чем. Ее прическа, косметика и одежда — все было показателем хорошего вкуса. На ней было сиреневое платье и жакет, рассчитанные на человека лет на сорок моложе, но сидевшие на ней превосходно.
Грейс, с ее светлыми волосами и темными глазами, всегда обращала на себя внимание. Но сегодня вечером, в красном платье с узкими бретельками, она выглядела ослепительно. Слишком хороша для этого Дэвида, слишком красивая и слишком яркая, но я ничего этого не скажу.
Она все еще говорит о Дэвиде. Когда она остановится? Он тоже работает в Сити.
Говорят, у него способности. Способности — в смысле природной изворотливости. Вроде букмекера на скачках, в отличие от экономистов, банкиров и финансовых экспертов, в кругу которых столь естественно смотрелась Грейс.
Нет, конечно, молодой человек был из другой породы.
Но нет сомнения, что Грейс любит его. Она никогда никого не приглашала домой до этого, а сейчас нужно терпеть этого деревенщину.
— Дэвид заходил сегодня навестить маму. — Грейс, видимо, доставляло удовольствие произносить его имя. — Он сказал, как это странно, что я так непохожа на вас обоих и что я не могу сидеть на солнце больше двух минут без риска обгореть, а вы можете загорать хоть месяц и становитесь только золотисто-коричневыми. Он сам — вылитый отец, они с ним как близнецы, тот же нос, тот же рот, та же манера откидывать волосы со лба.
Я удержался и не стал говорить, что это плохо для них обоих. Я изобразил признак интереса, чтобы побудить Грейс рассказывать дальше о предмете своего обожания.
— Вот он и спросил маму, не считает ли она странным, что я так непохожа на вас.
— И что же ответила мама? — Я постарался, чтобы мой голос звучал тепло и заинтересованно. Я едва мог говорить. Как смеет этот болван допрашивать умирающую женщину? Как он смеет омрачать ее последние часы своими дурацкими вопросами?
— О, ты знаешь маму, она сказала, что согласна с ним, потом ей стало плохо, и она позвала Мерседес.
«Мальчик тут не виноват, просто у Элен усилились боли», — сказала моя мать. Как ни странно, Наташа всегда вставала на защиту этого молокососа.
— Потом, на нашем маленьком праздновании, ей ведь стало лучше, правда, папа? — Большие, красивые, темные глаза Грейс смотрели вопрошающе.
— Да, ей стало лучше, — выговорил я.
В следующий час я умудрился сделать массу дел. Я улыбался матери и дочери, я рассказывал им маленькие истории о счастливых временах. Я не забыл поинтересоваться, арманьяк или коньяк мы возьмем на десерт. Потом, наконец, моя мать поехала в свой особняк, а моя дочь поехала в свою квартиру, куда, несомненно, явится Дэвид, так похожий на своего отца, и уляжется в ее постель.