Ключи от ящика Пандоры
Шрифт:
– Это тоже сейчас модно, да?
– А чего ты усмехаешься? Такая жизнь, что поделаешь. Надо уметь оберегать себя от страданий. Умные женщины так и делают.
– Выходит, я не умная.
– Умная, мам, очень. Но если хочешь страдать, то пожалуйста, страдай дальше. Но это уже немного другая песня.
– Саш… Ты почему так со мной разговариваешь? Я что-то не понимаю!
– Я тоже тебя не понимаю! Ну, сама подумай – разводиться-то зачем? Глупо же!
– Мам, а как же мы? – вклинилась в разговор Машка, до сих пор молчавшая и со
– Да ладно, не ной! – резко обернулась Сашка. – Маленькая, что ли? Давай заплачь еще. Сама видишь, тут вообще не до нас, похоже. Маму личной обидой заклинило.
– Ну почему же не до вас, – пожала она плечами, испуганно заглядывая им в лица. Не готова оказалась к такой дочерней реакции, ох не готова…
А впрочем, это нормальная, наверное, реакция. Нет, а чего она хотела? Что они будут рыдать у нее на плечах? Разделять ее горькое горе? Не знают они горя как такового, непривычно им. Привыкли видеть всегда счастливую мать, вот сознание и не воспринимает, защищается эгоизмом.
– Почему же не до вас, – повторила сама за собой эхом. – Выбирайте сами: со мной или с папой.
– Мам, не надо так ставить вопрос! – тихо, но довольно решительно произнесла Сашка.
– А как надо?
– Прости, но давай для начала разберемся. Не обижайся, но надо расставить акценты. Судя по чемоданам, ты уходить собралась? То есть уходить отсюда, из нашего дома, я правильно поняла? То есть ты зовешь нас с Машкой неизвестно куда, так получается?
– Хм… А ты, значит, опасаешься домашний комфорт потерять?
И сама испугалась своего вопроса – как будто не родной дочери он был задан. Испугалась, но справиться с собой уже не смогла – понесло…
– Да, конечно, здесь жить комфортнее. И наплевать, что мать унизили, обманывали десять лет. Целых десять лет, вы понимаете? И годы обмана обрушились на меня в одночасье, а вы предлагаете… Ладно, оставайтесь, я одна уйду. С отцом вам будет лучше, понимаю. А я…
– Да что с тобой, мам! – отчаянно всплеснула руками Сашка. – Нет, мы понимаем твое состояние, конечно, и нам плохо, мы ж любим тебя. Но ты же взрослая разумная женщина! По крайней мере всегда такой была. В порыве такие решения не принимаются, надо как-то успокоиться для начала! Хочешь, валерьянки принесу? Вон, ты дрожишь вся. А может, чего покрепче, а? Пойдем на кухню, вина выпьешь. Ну, мам…
Сашка шагнула к ней, обняла крепко-крепко. Машка сунулась было к ним, но Сашка приказала ей тихо, решительно:
– Папе звони, пусть срочно приезжает.
Ирина видела из-за Сашкиного плеча, как дрожат Машкины пальцы, бегающие по кнопкам телефона, как побледнел кончик хорошенького носика… Дети, дети. Выросшие в родительской любви, как в заповеднике, не закаленные прививками семейного хамства. Что она делает с ними, любящая мать! На что обрекает? Неужели обида и зло, выскочившие из ящика, уже неуправляемы? А ведь тетя Саша права – действительно неуправляемы, – выскочили, обратно
– Пап, ты можешь приехать? – торопливо заговорила Машка в трубку. – Тут мама… Да ничего не случилось, просто она вещи собирает. Да, давай, через полчасика.
– Пойдем на кухню, мам, – ласково потянула ее за плечи Сашка. – Пока папа едет, приготовим чего-нибудь вкусненького. Посидим, поговорим спокойно. Хочешь, мы попросим его, и он сам куда-нибудь на недельку уедет? Ну, чтоб ты в себя пришла, успокоилась.
– На недельку, говоришь? – дернулась мать в руках дочери. – Ты хоть понимаешь, куда он на эту недельку уедет? Нет, вы действительно ничего не поняли.
– Ладно, ладно. Никуда он не уедет. Пойдем!
На кухне они усадили ее за стол, дали в руки бокал вина и принялись быстро хозяйничать, нарезая овощи для салата, укладывая отбивные на шкворчащую сковородку. Ира смотрела на них будто издалека: ловкие движения, грациозная пластика гибких тел. Как хорошо, что их двое: вдвоем всегда легче переносить удары судьбы, идти по дороге, взявшись за руки.
– О, папа приехал, – выглянула в окно кухни Сашка. – Смотри – с цветами, мам! Для тебя, наверное! Давай, расслабься.
Вместо расслабления накатил новый приступ раздраженной обиды – при чем тут цветы, зачем! Чего они с ней обращаются, как с нервнобольной! Все кругом здоровы и расслаблены и во всем правы, значит? А ей надо быть страшно довольной их насмешливой снисходительностью? Хлебать ее, как валерьянку?
Хлопнула дверь, Игорь заглянул в кухню, пробежался взглядом по лицам. У самого лицо спокойное, оценивающее. Ткнулся взглядом в ее глаза – и убрал дурацкий букет за спину. Машка подскочила сзади, проговорила тихо:
– Давай сюда, пап… Я их в гостиной в вазу поставлю. Красиво как!
Что ж, букет действительно шикарный – белые розы. Много белых роз. Песенка такая в их с Игорем юности была – белые розы, белые розы, беззащитны шипы…
Встать и уйти, что ли? Это ж невыносимо, в конце концов.
Но вместо этого вдруг заплакала, отвернув лицо к окну. Наверное, вино подействовало, ударило почему-то в ноги. Показалось, если встанет – сразу упадет.
Слезы текли по щекам тихо, будто сами по себе. Девчонки замолкли, вглядывались в их лица с настороженной неловкостью. Они накрыли стол и встали, держась за спинки крутящихся кресел.
– Пап, нам уйти? – тихо спросила Сашка.
– Да, мышата. Идите, а мы с мамой поговорим.
Краем глаза она видела, как Игорь легко прикоснулся ладонями к их плечам – ничего, мол, все уладится, не переживайте. Он сел напротив, подлил в бокал вина. Потом протянул ладонь, отер слезу с ее щеки:
– Ир, ну чего ты… Поверь, все уладится, переживется со временем.
– То есть как это? – переспросила тихо, слезно гундося в нос. – Ты считаешь, что я смогу со временем принять сложившуюся ситуацию и спокойно жить дальше?