Ключи от ящика Пандоры
Шрифт:
Выехали на трассу, дождь приутих. Ровно жужжали «дворники», разгоняя капли на ветровом стекле. Ольга молча вела машину, но вдруг спросила, резко, неожиданно:
– Ну что, довольна?
Не хотелось ничего говорить. Да и вопрос прозвучал несколько странно. Какое может быть довольство или, наоборот, недовольство, когда внутри бог знает что творится.
– Чего молчишь? Видишь, не зря съездили! Все, что хотели, выяснили.
– Что мы выяснили, Оль?
– Как это – что? Получается, твоему Громову еще два года назад неизвестный дядя Леша отставку дал. Так что можешь не беспокоиться, он теперь полностью твой, со всеми потрохами. А то, что было, то было. Можно и забыть за истечением
– А разве у предательства есть срок давности, Оль?
– Ну, опять завела свою волынку. Надоела уже с этим предательством, Ир! Больше думать ни о чем не можешь, да? И это после всего, что видела?
Ольгины вопросы звучали с явным раздражением. И она понимала сейчас природу этого раздражения! И была согласна с ним! Бог знает чего она опять с этой волынкой…
– Не злись. Я сейчас вообще ни о чем думать не могу.
Но Ольгу уже несло:
– Я не пойму, у тебя такой жизненный принцип, что ли? Что бы ни случилось, но любимую рефлексию на произвол судьбы не брошу? Никогда не предполагала, что ты такая зануда! А впрочем, твое дело. Живи своей обидой дальше, намазывай ее на хлеб с маслом. Видно, тебя ничем не пробьешь…
Голос становился все более холодным, отрывистым, злым. Таким, что хотелось загородиться от него ладонями. Ирина проговорила тихо, обиженно:
– Зачем ты так?
– А как надо? Ты что, от меня до сих пор сочувствия ждешь, вселенского понимания? Ах, бедной подруге муж изменил? Ах, сволочь какая?
– Нет. Я вовсе не напрашивалась на такое благо. И вообще – ни о чем тебя не просила. Сама как-нибудь в своих рефлексиях разберусь.
– Да разбирайся на здоровье, а с меня хватит. Не зря в народе говорят – не делай добра. Вернее, не лезь со своим добром в чужое занудство. Потому что вместо благодарности ответное занудство получишь.
– Ну, если ты жаждешь благодарности… Спасибо, конечно.
Ольга замолчала – снова повисла меж ними холодная злая пауза. Обе напряженно глядели в ветровое стекло, по которому равнодушно двигались «дворники», исполняя свою механическую работу. Вжик-вжик, вжик-вжик… Хоть какой-то звук в неловкой тишине. Наконец подруга произнесла тихо, без прежнего раздражения:
– Дура ты, Ира, вот что я тебе скажу. Зажравшаяся, избалованная благосклонностью судьбы дура. Все тебе судьба щедро отвалила – и любовь, и детей…
– Да. Любовь, это да, это конечно! Особенно любви мне судьба много отвалила. Так много, что делиться пришлось.
Не хотела, а получилось довольно грустно, с долей язвительной насмешливости. Надо же было хоть что-то ответить! Ольга вдруг резко съехала на обочину, остановила машину, развернулась к ней всем корпусом:
– Да, именно любви! Потому что любовь – это не только когда тебя любят! Главное, чтобы она в тебе самой была, понимаешь ты это или нет?! Не бывает для женщины большего счастья – самой любить! И поверь мне, я знаю, что говорю! Потому что сама этого дерьма нахлебалась – во!
Ольга чиркнула ухоженной ладонью по горлу, бриллиант на безымянном пальце сверкнул хищной ледяной искрой. И задрожала вдруг, прикрылась ладонями, пряча исказившееся слезной судорогой лицо.
Ирина растерялась, смотрела не нее, не понимая причины столь резкой перемены. Дотронулась до дрожащей ладони, пролепетала испуганно:
– Что ты, не надо…
– Отстань! – отняла ладони от лица Ольга. – Не трогай меня! И без того всю душу разбередила, дура! И зачем я с тобой только связалась! Тоже голубь мира нашлась, мать твою…
Слезно шмыгнула носом, потянулась на заднее сиденье, вытянула из сумки салфетку, смяла в ладони. Резко вдохнула воздух и снова затряслась в слезном злом приступе:
– Если
– Но он и в самом деле тебя любит. Разве не так?
– Да любит. Если уж совсем красиво сказать – любовью больной, мучительной и странной. Да не смотри на меня так! Любит и сам себе простить не может… Идиот… Лучше уж никак, чем так…
Высморкавшись в салфетку, приспустила оконное стекло, бросила ее в дождь. Сырой холодный воздух ворвался в салон, огладил прохладой их разгоряченные лица. Пристроив затылок на подголовник, Ольга закрыла глаза, принялась рассказывать тихо, будто жалуясь самой себе:
– Это я там, Егорке, ляпнула, что с отчимом жить хорошо. Ага, сказка прям душевная, все мое детство и юность испоганившая. Мне и десяти лет не исполнилось, как он, сволочь, меня лапать начал. Я сначала не поняла ничего, с подружкой посоветовалась. Она говорит – матери расскажи. Ну, рассказала. А она мне – оплеуху. Представляешь? С тех пор я дома старалась меньше бывать. После уроков хожу, брожу по улицам или во дворе сижу, пока в кухонном окне ее суету не увижу. Любила она этого подлеца, каждый вечер котлетки ему наворачивала. Так мне и запомнилась – с мясорубкой. А где дочь пропадает – ей и дела не было. Такая вот материнская любовь мне досталась, не шибко качественная. Нет, с виду-то все хорошо было – вполне благополучная семья. Новый год с елкой, дни рождения, мамино пузо беременное. К тому моменту, как я школу окончила, они еще двоих успели настрогать. Ох, как я тряслась, помню, когда мать в роддоме лежала! Чего только не придумывала, чтобы дома не появляться…
– Оль, а может, показалось? Ну, что он тебя лапал. Может, просто приласкать хотел?
– Ага, приласкать… Тебя, когда отец в детстве ласкал, за интимные места трогал?
– Я без отца росла. Мне два года было, когда он от мамы ушел.
– Ну, так и не говори тогда, если не знаешь.
– А отчим у меня тоже был. Но ничего такого – даже близко.
– Повезло, значит. Я ж говорю – везучая. А надо мной прямо какой-то рок в этом смысле висит. Школу окончила, мать с отчимом сели напротив – рожи умильные, как на картинке про хороших родителей, – спрашивают: ну что, доченька, как будешь в жизни определяться? Пора и самостоятельную жизнь начинать. Учиться, работать пойдешь? Хотя в нашем поселке ни техникумов, ни институтов не имеется, да и работы никакой нет. Может, в город поедешь? Кивнула – да, мол, конечно. Я по натуре девчонка тихая была, стеснительная, да еще и внутри страшно запуганная. Но, в общем, поняла, что как ни крути, а сваливать надо. Вырастили, выкормили, долг родительский исполнили, все, лавочка закрывается. Дальше сама, как хочешь. С глаз долой из сердца вон. Приехала в город с чемоданчиком. А дальше уже и вспоминать не хочется…
Ольга вяло махнула рукой, отвернулась к окну, провела пальцем по запотевшему стеклу. Там, за окном, уже собирались сумерки. Мимо, в туманной мороси, проносились машины, коротко освещая их лица светом фар. Ирина слышала, как в сумке слабо пищит мобильник, но достать не решилась, боясь нарушить поток откровения. Знала, что продолжение грустного рассказа будет. А иначе – зачем подруга решилась…
– Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю… Ну, если уж начала…
Ольга села прямо, глянула на себя в зеркало заднего вида, провела подушечками пальцев под глазами. Вытянув нижнюю губу, подула себе в лицо, мелко тряся головой. Нервно сглотнув, продолжила: