Ключи от ящика Пандоры

Колочкова Вера Александровна

– Боже мой, Оль… Но так же нельзя, все равно можно придумать что-то! Да сейчас масса всяческих технологий, зачем же себя так истязать?

– Да. Технологий много. Я одно время даже активным поиском суррогатной матери занималась. А только, понимаешь – время, что ли, прошло. В общем, Самсонов уже не хочет никакого ребенка. Перегорел. Потом и я вслед за ним смирилась. Чего уж, думаю, не судьба. Не хочет к нам ребенок приходить, боится, видно, что мы свои проблемы хотим таким способом решить. Ребенок – он же не способ,

он сам по себе. А сейчас, как этого Егорку увидела, как накатило на меня опять! Ничего не имеет смысла, когда нет детей. Даже любовь…

– Жизнь имеет смысл. Жизнь сама по себе.

Ольга глянула на нее сквозь слезы насмешливо:

– Ты, что ли, жизни учить меня будешь? Да что ты в ней понимаешь, в жизни-то. Сытый голодного не разумеет, знаешь такую пословицу? То есть счастливый несчастного никогда не поймет, а тем более не научит. Он же только со своей колокольни на мир смотрит, и несчастья у него свои, больше придуманные, чем настоящие. Да ладно, чего говорить…

Она хлюпнула носом, провела под ним ладонью. Потом опустила ладонь на колени и, глядя в нее очень внимательно, проговорила тихо, четко разделяя слова:

– Уйду я от Самсонова, Ир. Сегодня глядела в глаза Егорке и думала – уйду. Усыновлю какого-нибудь детдомовского, такого же синеглазого…

– Да никуда ты не уйдешь.

Сказала и сама вдруг заплакала, ткнувшись лицом в ладони. Может, от жалости, а может, от стыда. Будто прошло через сердце страдание подруги, выталкивая из него свою собственную обиду на жизнь. Глупой и неказистой она показалась, игрушечной будто.

– Да ты-то чего ревешь? – сквозь икающий слезный смех потянулась к ней Ольга. – Совсем баба рехнулась…

И обнялись, прижались мокрыми щеками, затряслись в общем рыдании. Выплакивали каждая свою боль.

Водители в проезжающих машинах глядели на них удивленно. И впрямь, странная, наверное, была картина – сидят две бабы в машине, сиротливо приткнувшейся на обочине, обнялись, плачут…

Потом разомкнули объятия, вздохнули в унисон. Посидев еще немного, Ольга молча поправила зеркало заднего вида, повернула ключ зажигания, вырулила на трассу. Пока ехали до города, не сказали больше друг другу ни слова…

* * *

– Куда тебя везти? Домой или к тетке? – спросила Ольга, когда показались первые окраинные строения?

– К тетке.

Ольга повернулась к ней на секунду, полоснула из глаз насмешливым разочарованием.

– Да нет, ты не поняла! Я машину заберу, и сразу домой поеду.

– Так машину и завтра можно забрать…

– Нет. У меня еще одно дело есть, срочное. В одно место заскочить надо.

– Я и туда могу довезти.

– Нет, я лучше сама…

– Ну, как хочешь.

Въехали во двор теткиного дома, подруга остановилась, Ирина развернулась к ней корпусом:

– Посмотри, видуха у меня очень зареванная?

– Да нет, ничего.

А у меня?

– Вполне.

– Ну, тогда пока? В квартиру будешь подниматься или сразу поедешь?

– Сразу. Очень домой хочу.

– Хм… Ладно, завтра созвонимся. Расскажешь, как семья блудную мать встретила.

– До завтра.

Ирина вышла из машины, отошла на несколько шагов, обернулась, чтобы еще раз махнуть Ольге. Но та уже разворачивалась в узком пространстве перед аркой, лицо издалека казалось отрешенным и равнодушным. И снова стянуло жалостью сердце… Даже спасибо подруге не сказала и слов хороших для поддержания духа не нашла. Вот уж воистину – мое горе горше всех…

Вслед за Ольгой она вырулила со двора, поехала по темным улицам, залитым недавним, судя по всему, дождем. Дело впереди предстояло неприятное, но лучше сделать это сейчас. Да, именно сейчас, потом может духу не хватить.

Так. Сюда, кажется… Да, этот двор, и подъезд, и лавочки у подъезда с облупившейся зеленой краской. Хорошо, бабушек на лавочке нет – сырость погодная по домам разогнала. А квартира – номер пятнадцать, если память не изменяет. Нажала на домофонные кнопки…

– Да! Кто там? – тут же ответил быстрый мужской голос.

– Я… Я к Стелле… Она дома?

– Да, входите.

После сухого щелчка Ирина потянула на себя дверь, вошла в подъезд. Этаж, должно быть, третий. Господи, как сердце стучит…

Стелла ждала ее в открытых дверях квартиры, смотрела удивленно. И совсем не была похожа на прежнюю себя – лицо без косметики, волосы убраны назад в легкомысленный хвостик, перетянутый детской розовой резинкой, длинная линялая, явно с мужского плеча майка, под ней ровные ноги в шерстяных носках.

– Здравствуй, Стелла, – улыбнулась, запыхавшись. – А я к тебе. Можно?

– Заходите, – неуверенно отступила на шаг от двери девушка. – Только я не понимаю…

– А я сейчас все объясняю.

– Вы извините, у нас не прибрано. Видите, я и вещи не успела разобрать.

В прихожей действительно были горой навалены сумки, в сторонке стояли два огромных чемодана. Стелла, обернувшись, крикнула в комнатный проем:

– Глебка! Чайник поставь?

– Уже! – донесся из кухни веселый голос. – Веди гостью сюда, сейчас все будет!

– Пойдемте на кухню. Только, к сожалению, к чаю ничего нет.

Кухня была такой маленькой, что с трудом вместила узенький шкафчик, плиту, хлипкий стол с двумя такими же хлипкими табуретками и холодильник. Хлопочущий с чайником Глебка смотрелся в маленьком пространстве как слон в посудной лавке. Но ничего, справился. И чашки поставил, даже заварочный чайник дымился вкусным паром из носика.

– Сахару тоже нет, Стелл, – оглянулся он от раскрытой двери шкафчика огорченно.

– Ладно, иди в комнату, видишь, нам поговорить надо! – ласково вытолкнула она его из кухни.