Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург
Шрифт:
Пришедший в конце того же 1920 года на смену «Грядущей России» журнал «Современные записки» уже полностью контролировался правоэсеровской редакцией и печатался в типографии Земгора, руководимой тем же Полнером (который сразу же стал публиковать там свои воспоминания о Льве Толстом).
Отлучение?
Итак, весной 1920 года Толстой не пришелся по вкусу тем общественным силам, которые стремились возглавить самые крупные эмигрантские литературные начинания. Он изгнан с редакторских постов, то есть лишен престижного статуса и постоянных, хотя и небольших денег, и отныне зависит только от публикаций. Публиковаться, однако, негде, «Хождение по мукам» повисло в воздухе: публикация романа возобновится только через полгода, в ноябре 1920 года (уже в «Современных записках»). Остаются только газетные заработки, но и здесь возможности ограничены: вспомним, что свои впечатления о Гражданской войне Толстой уже распубликовал в 1919 году, а сейчас внимание публики приковано к замечательным очеркам Бунина (будущие «Окаянные дни») и прекрасно написанным политическим очеркам только что приехавшего Куприна (и те и другие — в «Общем деле»). Поэтому Толстому в 1920 году остается публиковаться в «Последних новостях», и он вынужден печатать тут рецензии — литературные и даже театральные (в Берлине в 1922 году он соберет из этих последних статью «Голубой плащ» и напечатает ее у себя в литературном приложении к газете «Накануне»). Несколько тогдашних его художественных рецензий —
193
Одновременно в поисках средств Толстой пристраивает свою комедию «Любовь — книга золотая», написанную и читанную еще в 1919 г. в Одессе — он дорабатывал ее на увозившем их в эмиграцию пароходе «Кавказ». Комедия появилась в печати в Париже в 1920 г., но поставлена была только весной 1922 г. в экспериментальном театре «Старая голубятня». Толстой, к тому времени уже переехавший из Парижа в Берлин, на премьере не присутствовал.
194
Д. А. Толстой рассказывал, уже после смерти Ф. Ф. Волькенштейна, и я записала этот рассказ: «Воспоминание Фефочки» — «Толстой пришел на рю Ренуар к маме и говорит: „Вот последние 15 франков. Надо пойти в аптеку и купить на них самого лучшего яда. Сперва отравим Никиту с Митькой, потом Юлию Ивановну, а потом выпьем сами“. Мама взяла деньги и ушла. Я подошел к Толстому: „Алеша!“ Он стоял, барабанил по стеклу. Мама вошла, в руках у нее был сверток: пять бифштексов и бутылочка вина. Толстой просветлел. Больше о самоубийстве речи не было». Этот рассказ даже мелькнул в газетном интервью времен перестройки (Толстой Д. 2002).
Таким образом, наш герой из руководителей литературной эмиграции в одночасье был превращен в литературного пролетария; наверное, в этом унижении и лежит источник той мстительной веселости, с которыми он расставался с литературным парижским истеблишментом, карнавального взимания денег и даже вещей якобы в долг.
Мотивы ревности и обиды звучат и в воспоминаниях Дон Аминадо, в тех местах, где упоминается все та же группа парижских литературных лидеров. В ее руки перешла и газета «Последние новости», где ранее печатался поэт, и он оказался в ситуации, сходной с толстовской:
Первый номер [Последних новостей] вышел 27-го апреля 1920-го года. Просуществовала газета двадцать лет с лишним, первого издателя разорила, первого редактора не прославила, а в истории русской эмиграции сыграла роль огромную и выдающуюся <…>
А ровно через год, после долгих переговоров, колебаний и убеждений, незадачливые любители издательского искусства с огорченным достоинством удалились под сень струй, и на площадь Палэ-Бурбон приехал П. Н. Милюков [195] со всем своим генеральным штабом.
Осведомительный нейтралитет был немедленно сдан в архив, газета получила определенный облик, а то совсем пустячные обстоятельство, что сразу установленное республиканско-демократическое направление настроениям и вкусам большинства зарубежной массы далеко не соответствовало, нисколько нового редактора не смутило.
Генеральная линия была начертана раз навсегда, и до последнего номера, вышедшего 11 июня 1940-го года, никаких уклонений и ответвлений ни вправо, ни влево, допущено не будет (Дон Аминадо 1954: 265).
195
Милюков Павел Николаевич (1859–1943) — лидер Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), министр иностранных дел Временного правительства в 1917 г. Был избран в Учредительное собрание, но уехал на Дон формировать Добровольческую армию. В ноябре 1918 г. в Европе организует поддержку Белого движения. С 1920 г. — во Франции, где возглавил Союз русских писателей и журналистов в Париже. С 27 апреля 1921 г. по 11 июня 1940 г. редактировал выходившую в Париже газету «Последние новости» — наиболее авторитетное издание русской эмиграции. В эмиграции написал «Историю второй русской революции» и другие труды. Позднее поддерживал имперскую политику Сталина и во время войны занял патриотическую позицию.
Дело в том, что Дон Аминадо имел неосторожность весьма скептически отозваться о либеральной цензуре, устанавливающейся в эмигрантских литературных проектах. Стихотворение Дон Аминадо «Писаная торба», написанное еще до окончания Гражданской войны, осмеивало навязываемую литературе политическую платформу, уже доказавшую свою полную нежизнеспособность:
Я не могу желать от генералов, Чтоб каждый раз, в пороховом дыму, Они республиканских идеалов Являли прелести. Кому? И почему? Когда на смерть уходит полк казацкий, Могу ль хотеть, чтоб каждый, на коне, Припоминал, что думал Златовратский О пользе просвещения в стране. Есть критики: им нужно до зарезу, Я говорю об этом не смеясь, Чтоб даже лошадь ржала марсельезу, В кавалерийскую атаку уносясь. Да совершится все, что неизбежно, Не мы творим историю веков. Но как возвышенно, как пламенно, как нежно Молюсь я о чуме для дураков!Об истории разногласий, связанной с этим стихотворением, пишет современная исследовательница:
Стихотворение «Писаная торба», опубликованное в «Последних новостях» и вошедшее в «Дым без отечества», послужило причиной (а может быть, только поводом) ссоры с Павлом Николаевичем Милюковым, возглавлявшим «Последние новости». Милюков усмотрел в стихотворении уклонение от «главной линии», из-за чего в последующие три года в «Последних новостях» не было опубликовано ни строчки Дон-Аминадо. Крамольное стихотворение высмеивало последовательную республиканскую идеологию, впрочем, высмеивало вполне невинно <…> Ссора с Милюковым вынудила Дон-Аминадо публиковаться в других изданиях, прежде всего в рижской газете «Сегодня» (Петровская 2002).
Милюков
Именно на этом фоне они с Дон Аминадо едут на летний отдых в дешевом пансионате.
Вандея
«Лето, как настоящие шуаны, провели в Вандее, в Олонецких песках», — начинает Дон Аминадо свое повествование. «Олонецкими песками» Толстой окрестил Sables d’Ologne, деревню на берегу Атлантического океана. Толстые жили там с двумя детьми, Фефой, сыном Крандиевской от первого брака с Ф. А. Волькенштейном [196] , и Никитой, которого Аминадо называет «белокурый, белокожий, четырехлетний крохотун с великолепными темными глазами» (Дон Аминадо 1954: 266–267). Рядом жил редактор «Progres Civique» месье Дюме, постоянно занятый фотографированием:
196
Волькенштейн Федор Акимович (1874–1937) — адвокат-криминалист, друг Керенского и Родзянко; впоследствии, в начале 1920-х гг., жил в Краснодаре, дружил с Елисаветой Ивановной Дмитриевой (Васильевой).
Сюжет для снимков выдумывал, конечно, Алексей Николаевич.
— Ты, — обращался он ко мне, — будешь изображать циркового борца легкого веса, потому что не признаешь лангуст и худ, как церковная мышь. Надень на себя твое купальное трико, и нацепи одну единственную медаль, самую малюсенькую, и то, так сказать, для красоты слога!
Называться ты будешь Джон Пульман, и приехал ты только что из Ирландии. — А я нацеплю одиннадцать медалей, золотых и серебряных, — Никита, неси медали, незаконнорожденный [197] ! — и буду называться борец тяжелого веса Иван Дуголомов, чемпион мира и Калужской губернии, поняли? Ничего не поняли!.. Скажи французу, чтоб пленку переменил! <…>
«Борец Иван Дуголомов»
По ходу действия, мы должны были изобразить предельный момент борьбы, Иван Дуголомов пыхтел, сопел, надувался и железным кольцом обхватывал борца легкого веса.
По данному знаку, фотограф примерялся, щурил глаз, нацеливался и щелкал:
— Дирекция благодарит почтеннейшую публику за посещение! — торжественно провозглашал Толстой, и, почувствовав внезапный острый голод, требовал лангуст, устриц, белого вина, — благо все это стоило грош медный, — и с нескрываемой жадностью, обсасывая косточки, презрительно швырял в сторону не обладавших столь бешеным аппетитом созерцателей:
Вам, гагарам, недоступно Наслажденье битвой жизни! Гром ударов вас пугает…Гагары хохотали, как ни одни гагары в мире не хохочут, а гордый Буревестник, выпятив увешанную медалями грудь борца и кормилицы, церемонно тряс руку monsieur Dumay, и улыбался слащавой, наигранной улыбкой, которую почему-то сам называл:
— Улыбка номер семнадцатый!..
<…>
Через несколько дней Вандейское сидение кончилось.
Пора возвращаться «домой», в Париж, с новым сувениром в продавленном чемодане, — фотографическим снимком чемпионата борьбы, перечеркнутым надписью:
«Вы жертвою пали в борьбе роковой… падайте дальше! Дорогому такому-то его счастливый соперник. Иван Дуголомов» (Дон Аминадо 1954: 268–270).
197
См. гл. 4: Толстой с Крандиевской венчались весной 1917 г., когда церковь только что была отделена от государства, уже после рождения Никиты.
«Гагары» пришли из юморески Аминадо «О птицах» 1920 года, демонстрирующей полное отсутствие пиетета к либеральным божкам:
…явился самый главный — с косым воротом и безумством храбрых. Откашлялся и нижегородским баском грянул:
«Над седой пучиной моря Гордо реет буревестник, Черной молнии подобный…»Все так и ахнули.
И действительно, птица — первый сорт. И реет, и взмывает, и вообще дело делает.
Пили мы калинкинское пиво, ездили на Воробьевы горы и, косясь на добродушных малиновых городовых, сладострастным шопотом декламировали:
«Им, гагарам, недоступно Наслажденье битвой жизни…»И, рыча, добавляли: «Гром ударов их пугает…» (Дон Аминадо 1921: 33–34).
Этот текст, с незабвенными встроенными в него цитатами, явился своего рода камертоном для всего этого лета.
«Зеленая палочка»
Именно в Сабль д’Олонн у окруженного своими и чужими детьми Дон Аминадо зародилась мысль о детском журнале.
В один из <…> вечеров, — пришлось к случаю, к разговору, — поделился с Толстым своей давно уже назревавшей мыслью об издании журнала для детей.
— Без кислых нравоучений и сладеньких леденцов, без Лухмановой [198] , без Желиховской [199] и Самокиш-Судковской [200] .
С настоящими авторами, не подделывающимися под стиль сюсюкающих писателей для детей, и с настоящими художниками.
Толстой воспламенился, загорелся, сел на своего конька, и понесся во весь опор:
— Журнал будет в четыре краски, на дорогой веленевой бумаге, начистоту, всерьез, чтоб все от зависти подавились!.. А я тебе напишу роман с продолжением, из номера в номер, на целый год, но, конечно, гонорар вперед, потому что пока не будет у меня лакированных туфель, я ни одной строчки не смогу из своего серого вещества извлечь! (Дон Аминадо 1954: 271).
198
Лухманова Надежда Александровна (урожд. Байкова, 1840–1907) — плодовитая писательница. Популярна была ее книга «Двадцать лет назад. Рассказы институтки» (СПб., 1895) (в 1896 г. вышла в изд. А. Ф. Девриен под заглавием «Девочки» с 10 рисунками художницы Е. П. Самокиш-Судковской). Лухманова также занималась переделкой французских мелодрам и фарсов, например знаменитой «Мадам Сан-Жен» Сарду. Писания Лухмановой были образцом дурного вкуса.
199
Желиховская Вера Петровна (1835–1896) — русская писательница, сестра Е. П. Блаватской, дочь Е. А. Ган, двоюродная сестра С. Ю. Витте. Автор повестей «Как я была маленькой» и «Мое отрочество». Печаталась в детских и семейных журналах. Писала также на оккультные и фантастические темы.
200
Самокиш-Судковская Елена Петровна (1863–1924) — русская художница. Училась в Гельсингфорсской художественной школе у В. Верещагина и в Париже у Ж. Бастьен-Лепажа. Знаменитый иллюстратор детской книги, автор рекламных плакатов и открыток. Для ее работ характерна слащавость и коммерческий пошиб.