Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург
Шрифт:
Мотивы сказок начала 1910-х годов попадают и в «Детство Никиты», включая сюда страшные, тяжелые, символические сны, которым, казалось бы, не место в книжках для маленьких детей. Обретают новую жизнь некоторые старые его персонажи. Так, троица братьев — Лешка, Фомка и Нил из сказки «Порточки» (у них одни порточки на троих) переносятся в «Детство Никиты»: тут их зовут Семка, Ленька и Артамошка-меньшой, и отец не велит им из дому выходить — валенки трепать. Есть и Нил — хоть он и не брат им, зато бьется бок о бок с ними в той же битве. Та же троица в «Петре Первом» превращается в братиков маленькой Саньки Бровкиной: это Яшка, Гаврилка и Артамошка, выбегающие по нужде в одних рубашках до пупка и босые: ни порточек, ни валенок. Как рассказано в «зернистых» воспоминаниях Бунина «Третий Толстой», в Париже Алексей Николаевич хвастался, как продал несуществующее имение: когда его спросили, где
223
«Каширская старина» (1871) — «народная драма» славянофила и консерватора Дмитрия Васильевича Аверкиева (1836–1905), написанная на грубой и забавной смеси старинного и современного языка; возможно, стилистический рецепт Аверкиева отозвался потом в «Петре Первом» Толстого.
Толстой впервые воссоздает картины детства в глухой заволжской деревне в рассказе «Логутка» (1912). Рассказ с таким названием имелся и у А. Л. Бостром, в нем отражены страшные впечатления голодного 1892 года, когда они с маленьким сыном впервые оказались в Сосновке и холодали и голодали вместе с крестьянами; толстовский «Логутка» полемичен по отношению к материнскому тенденциозному тексту. Затем автобиографические мотивы попадают в рассказ «Кулик», включенный в роман о литературном Петербурге «Егор Абозов» (1915). Текст этот внутри сюжета играет роль визитной карточки героя — молодого писателя «от земли», который, как кур во щи, попадает в водоворот столичных литературных отношений. Многие детали оттуда перешли в «Детство Никиты»: купание в реке Чагре до тех пор, пока в волосах не заведутся водяные блохи, катание на ледянке по сугробам и т. д.
Однако «Абозов» повествует не о дворянском, а о крестьянском мальчике и его бедах. Ничто из этих бед, казалось бы, не может относиться к личному опыту писателя, с одним знаменательным исключением: та сцена, где обжигающими душу красками рисуются унижения, претерпеваемые героем-переростком в гимназии, когда мальчики глумятся над его происхождением, могла запечатлеть реальные травмы собственного, отнюдь не идилличного толстовского отрочества.
То, что не вошло в «Детство Никиты»
Маленький Толстой в 3 года мог написать несколько слов, в семь — целое письмо и рано привык читать. В 8 лет, в 1891 году, он несколько месяцев успешно ходил в частную школу в Самаре, затем семья ненадолго переехала в Саратов, там тоже была частная школа. Однако отчим запутался в долгах, оказался на грани разорения и вынужден был зимой 1892 года, в голодный год, переселить семью в имение Сосновка в 70 верстах от Самары, пока он сам в городе выпутывался из кризиса. Учиться там мальчику было негде. Первые годы с сыном занималась сама мать, иногда, в ее отсутствие, занятия вел отчим, однако Толстой учился плохо; в 1894–1895 годах был нанят учитель из семинаристов, но и он не привил своему ученику навыков интеллектуального труда. Зато мать научила сына пониманию литературы, вкусу к слову: она поощряла его первые литературные опыты. Математика и иностранные языки ему не давались, но Толстого с самого начала готовили не к гимназии, а к реальному училищу — такой выбор диктовал не только сельскохозяйственный труд, в который была погружена семья, но и «прогрессивные» убеждения родителей, считавших гимназическую программу оторванной от жизни. Слабые успехи сына были главной заботой родителей, все время и все средства были поставлены на карту учения. В 1896 году, когда Толстому было уже 13 лет, стало ясно, что учителя надо менять, и с ним начал заниматься по программе второго класса реального училища юноша-реалист. Осенью 1896 года он не сдавал экзамены, задержался в деревне из-за полевых работ — его некем было заменить — и еще год продолжал учиться дома с новым учителем, скучающим ссыльным. Однако и в сентябре следующего, 1897 года, экзамена в Самарское реальное училище он не выдержал.
Неуспешность в ученьи и необходимость участвовать в трудовой жизни были не единственными причинами того, что Толстой чуть ли не до 15 лет учился дома. В сословном государстве, которым была Россия, для того чтобы поступить в казенное учебное заведение, кроме метрики, требовалось удостоверение о сословной принадлежности. Для этого дворянское депутатское собрание Самарской губернии должно было приписать мальчика к роду Толстых. В спорных случаях для этого требовались голоса более двух
Ребенку тайну его происхождения сообщать не торопились, ждали, пока он нравственно окрепнет. Тем не менее в 14 лет он ее узнал, и вся эта ситуация не могла не принести ему массу страданий и унижений; но затянувшаяся изоляция дала ему уникальную возможность избегнуть школьной ломки и вырасти в атмосфере нежной любви родителей к нему и друг к другу и их неусыпной заботы о его развитии. Домашнее образование, в котором, несмотря на все его недостатки, главным была литература и которое поощряло сочинительство, подспудно сыграло свою роль, когда Толстой резко свернул с намеченного курса — решил отказаться от карьеры инженера и заняться искусством.
В «Детстве Никиты» спрессованы впечатления всех пяти лет в Сосновке и приписаны ребенку 9-10 лет, в то время как Толстой снежную крепость строил в 10 лет, с учителем Словохотовым занимался в 11–12 лет, а на уборке хлеба работал в 13 лет. Интересно то, как выбирались эпизоды. Утрированно-архаичное снеговое побоище с «кончанскими» мальчишками вошло в повесть, а, например, позднейшие впечатления о более высоком уровне общения с деревенскими детьми, когда в доме была устроена для них библиотека и Алеша выдавал и записывал книги, Толстому не понадобились — можно легко понять, почему в 1920 году ему не хотелось вспоминать об этих идиллических практиках. Не понадобились и конфликты с родителями, часто недовольными его ленью или вдруг возникшим духом противоречия, — о них мы узнаем из их переписки; ничего подобного гаршинскому «Детству Темы» с его страшным сюжетом о том, как семья и школа уродуют психику ребенка, в повесть пропущено не было.
Единственный раз в ней в мир ребенка вторгается темное начало — это происходит ранней весной, половодью рек соответствует половое безумие скота, рев быков и крик грачей. Нечистое чувство мучит взрослеющего Никиту; но, как бы наперекор Чехову («Володя»), Толстой уберегает своего Никиту от трагической развязки: недовольный собой, он обращается к Богу и с поддержкой свыше преодолевает кризис. Виктор Шкловский вспоминал, что Горький в 1921 году в Петрограде особенно хвалил эту главу, «Домик на колесах» (Шкловский 1990: 458–459).
Автоконтексты
«Детство Никиты» связано с другими вещами Толстого начала 1920-х годов: тут предсказываются отдельные мотивы повести 1922 года «Аэлита». Героиня, имя которой якобы означает «свет звезды», прямо «зарождается» из звездной темы в конце «Повести о многих превосходных вещах»: это глава «На возу» («Воз» — это и одно из старинных названий Большой Медведицы). Никита лежит ночью на возу и смотрит в небо. «“Все это, все — мое, — думал Никита, — когда-нибудь сяду на воздушный корабль и улечу…” И он стал представлять себе черное, пустынное небо и приближающийся лазурный, в серебристом свету, берег звезды…» (так в варианте первого книжного, берлинского издания 1922 года — вариант Полного собрания сочинений несколько изменен и расширен (Толстой 1948: 96–97).
Имя лошади «Вевит», которое Никита вырезает на стенке своей снежной пещеры в начале повести, — очевидно, детская заумь — попадает в «Как ни в чем не бывало» (1925), где Митя, «малыш и карапуз», говорит с игрушками на собственном тайном языке: «Это вовсе не значило, что он не умел говорить. Он разговаривал очень, очень хорошо. Но только деревянную лошадь называл “вевит”, собаку — “авава”, а плюшевого медведя — “патапум”. Так Митя лучше понимал, и лошадь, собака, медведь, пауки лучше понимали» (Толстой 1948а: 31). Этот пример оказался востребован современными сетевыми авторами, пишущими об эзотерических языках.