Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург
Шрифт:
Никитино стихотворение о лесе настоящее — оно написано было в детстве Наталией Крандиевской (Крандиевская-Толстая 1977: 12).
Часы
Сам сюжет «Повести о многих превосходных вещах», сюжетный стержень, обозначающийся в эпизоде с Лилей, связанный со сном Никиты и блужданиями детей по старому дому, не так прост. Сложная смесь чар старого дома и оккультных снов закручивается вокруг старинных часов с маятником, который в Никитином сне грозит остановить сатанинский черный кот. Мотив часов, несомненно, осложнен символическими обертонами. Конечно, здесь часы — это родовое время, время старого дома — России, а угроза,
Но на толстовских старинных часах стоит вазочка, куда внутренний голос подсказывает заглянуть Никите. Во сне предки с портретов ревниво защищают секрет. Никита рассказывает сон Лиле, она побуждает его заглянуть в вазочку, дети, дрожа от страха, блуждают по нетопленым комнатам старого дома, освещенным лишь елочным фонариком с цветными стеклами (цветные стекла — память о материнской повести).
Колечко
Несмотря на спугнувшее детей нападение кота — того самого, который во сне был враждебен, — Никита успевает достать из вазочки колечко с синим, все того же цвета, камушком, которое дарит Лиле.
Этот эпизод в «Зеленой палочке» значительно отличался от последующих версий. Ранняя версия связывала колечко, даму в амазонке и Лилю: Ср.:
Дети вошли. На них с изразцов камина глядела, улыбаясь, дама в черной амазонке, на лицо ее падал лунный свет. Никита вгляделся, обернулся к Лиле и только сейчас понял, что у дамы в амазонке и у Лили одно и то же лицо. И немудрено — дама приходилась двоюродной прабабкой девочке (Алпатов: 699).
Немного иначе выглядела реакция Лили на колечко: тут же Никита дарил Лиле свои стихи (впоследствии эта сцена стала отдельным эпизодом):
Дети выбежали в прихожую, сели на сундук, на волчий мех и, запыхавшись и дыша, смотрели друг на друга. У Лили горели щеки.
— Ну, — сказала она.
Никита разжал пыльные пальцы. На ладони его засветилось синим камушком золотое, тоненькое колечко. Лиля молча всплеснула руками.
— Какое колечко! Слушайте, это наверное волшебное колечко. Что же мы с ним будем делать?
Никита взял ее руку и надел колечко на палец. Лиля слабым голоском сказала было: «Нет, почему же мне, оно так же и ваше». Но когда колечко было надето, она обхватила Никиту руками за шею и поцеловала.
— Никита, вы лучше всех на свете.
— Лиля, вот что, — проговорил Никита, собрав все присутствие духа, — я вам посвятил одни стихи, про лес. Он вытащил из кармана бумажку со стихами и подал Лиле. Стихи были прочтены ею, потом им, вслух. Лиля с глубоким уважением и восторгом глядела на Никиту. Он сказал, что завтра же начнет писать целую книгу стихов и посвятит их Лиле (Там же).
Окончательная отделка сильно улучшила этот эпизод. За ним в ранней версии следовала сцена, впоследствии снятая: разговор о колечке с матерью Никиты, подтверждавшей его связь с дамой с портрета.
Матушка, увидав за ужином колечко и узнав, как оно было найдено, изумилась:
— Да, колечко очень старинное, оно пролежало там в часах много десятков лет. А вы знаете, Анна Аполлосовна, кому, я думаю, оно могло принадлежать? Уверена, что это колечко той женщины, из-за которой сошел с ума прадедушка Африкан Африканович. Ну, конечно. Вот и год нацарапан.
Лиля и Никита переглянулись (Там же: 700).
Толстой снял эту слишком лобовую связку современного сюжета с историческим фоном — семейной легендой, и правильно сделал. Ведь иначе получалось, что губительная дама
Коробочка
В ответ Никита получает от Лили коробочку. Здесь это коробочка «с ничем», в каком-то смысле — тайна в чистом виде. «Это коробочка для кукольных перчаток, — говорит Никите строгая Лиля. — Вы мальчик, вы этого не поймете». Но эта коробочка не только скрывает герметическую тайну женственности и любви. Она склеена из синей бумаги с золотой звездой на крышке: сакральные цвета «софийности» — «вечной женственности» совмещены с эмблемой Рождества.
Понятно, что в текстах начала 20-х годов «звезда» кодирует не просто Рождество, но космическое Рождество, начало нового века/мира (т. е. зона). Тогда часы и коробочка вместе означают конец и начало, апокалипсис, конец времени, и надежду на спасение и защиту в новом и неведомом мире. Защиту, конечно, в любви — вспомним, что повесть писалась параллельно с романом «Хождение по мукам», где именно любовь противостоит смрадным вихрям войн и революций.
Звезда
Звезд в «Детстве Никиты» преизбыток. Звезда рождественская, «голубовато затеплившаяся». Звезда пасхальная. Звезды августовские из главы «На возу». И даже кобыла Звезда. Золотая звезда на крышке елочной коробочки. Звезды в «Детстве Никиты» все добрые, привычные, как «робкая звезда», которую ищет герой рассказа «Гедали» Бабеля. Всем понятен и страшен их противовес — жестокая железная, красная, пятиугольная, люциферовская звезда нового режима (Чудакова 1995; Толстая 2002: 415–422), восходящая железная планета, с которою сравнивается приближающийся поезд в «Воздушных путях» Пастернака, «железная звезда», которой руководится герой стихотворения Кузмина «Энеи», угрожающая звезда Наталии Крандиевской: «Горит звезда железная / Пятиугольной бездною / Разверстою пустыней» (Крандиевская 1922: 6).
Традиционной, понятной, рождественской золотой звезде на синем фоне, пожалуй, будет противопоставлена молния на занавесе «чудного» театра Буратино. Это блоковская «молния искусства», молния, скрывающая новость, отличную от новости Рождества, апокалиптический символ нового века и новой жизни, общепонятный для искусства революции.
Музыкальный ящичек
В середине «Повести о многих превосходных вещах» есть еще один эпизод, где присутствуют и коробка, и пружина. В душе Никиты звучит музыка, и он думает о том, что внутри его — музыкальный ящик. Это музыка, порожденная любовью, из нее рождаются первые Никитины стихи — эрос и есть родник искусства:
Никита остановился и снова, как во все дни, почувствовал счастье. Оно было так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет, нежно и весело, музыкальный ящичек. Никита пошел в кабинет, сел на диван, на то место, где позавчера сидела Лиля, и, прищурившись, глядел на расписанные морозом стекла. Нежные и причудливые узоры эти были как из зачарованного царства, — оттуда, где играл неслышно волшебный ящик. Это были ветви, листья, деревья, какие-то странные фигуры зверей и людей. Глядя на узоры, Никита почувствовал, как слова какие-то сами собой складываются, поют, и от этого, от этих удивительных слов и пения, волосам у него стало щекотно на макушке (Толстой 1948: 40).