Книга 2
Шрифт:
Они - начальник и воспитатели - знают, конечно, про вечеринки эти, посиделки, и сами бы не прочь, но на них бремя власти и им негоже.
А вожатые сидят где-нибудь в лесу, поют всякие нежности и неприличности и их же - нежности и неприличности - совершают. Разбредаются по парам по шалашам, где влюбленным рай, хотя они и не влюбленные вовсе, а так - от того, что кровь играет, да ночь теплая и звездная. Шалаши эти днем дети строили. Спасибо им, пионерам, хоть здесь от них прок. Особых, конечно, вольностей, не было, потому, что стеснялись девичества девушки и юноши боялись ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые и не знали, что делать дальше, после обьятий. На практике не знали, хотя теоретически давно изучили все до тонкостей
Но даже призвав на помощь все свои духовные силы и познания, ни один из вожатых не перешагнул предела. Тамарин мальчик тоже ничего не рискнул и сохранил ее для Николая коллеги, бывшего голубятника, потом уголовника и фантазера, по которому тюрьма плакала призывно и давно. И доплакалась. Он ее не обошел. Все это рассказано к тому, что Тамара после каникул вернулась загорелой, похудевшей, с выгоревшими волосами и голубыми полукружьями у глаз - от забот о детях и от неоправданных ночных недосыпаний. И можно ли ее было не соблазнить? Никак, конечно, нельзя было.
Он и соблазнил ее, но не бросил, как положено, а просто пошел под суд за какую-то неудавшуюся кражу. Тамара по нему не плакала, да и он повел себя благородно, и разговор меж ними вышел такой:
– Ты меня не жди. Не на фронт иду!
– Я и не собиралась!
– Вот и хорошо, что не собиралась. Ты еще пигалица, и школу надо кончить.
– Я и собираюсь.
– И я говорю.
Потом была пауза во время которой тоже ничего особенного не было. Потом конвой повел Николая Святенко в зал суда вершить над ним суд. Он только крикнул напоследок:
– Вернусь - разберемся.
– Помахал руками, снова сложил их за спину и пошутил с конвоирами:
– Если б тебе такую, хотел бы на мое место?
Она в зал не пошла - что ей там делать? Да и стыдно. Пошла домой.
А ведь у таких ребят бывают такие верные подруги, что и не верится даже. Он и по 6-7 сроков мотает и каждый раз возвращается, отмотав срок, а она на месте и хлопочет вокруг, и работает на него, потому что после 6-7 срока-то он инвалид совсем, легкие отбиты, кровью харкает и рука одна не гнется. А был он раньше золотой щипач и в лагерях был в законе, а теперь вот он какой-никакой, только прошлое у него, да и то - какое у него оно прошлое. Удали да дури - хоть отбавляй, а свободы мало. Только успеешь украсть да прибарахлиться, только пиджаку рукава обрежешь, чтобы не видать, что с чужого плеча, а уже и снова тюрьма. А она снова ждет, а потом встречает и работает на него, - он ведь и захочет теперь, а работать не сможет - рука у него или нога и внутри все... А украсть - она больше ему не даст украсть, потому что дети у них уже подросли и начинают кое-что кумекать. И про отца тоже. Вот и пусть сидит с детишками, пока она крутитсяя с газировкой - летом, да с пивом - зимой. Дело надежное: недоливы, пена, разбавка и другие всякие премудрости - и жить можно. А он пусть с ребятишками. И больной он - пусть хлопочет пенсию по инвалидности, как пострадавший на работе в исправительно-трудовых лагерях.
Ты куда это?
– На бега.
– Это что еще за новости?
– А не твоего, Клава, мелкого ума дело.
– Ага! Мое, значит, дело обстирывать тебя да облизывать, да ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали - жрать просят. Мое, значит, дело на больных ногах с семи утра твоих же товарищей - пьяниц пивом поить? Мое - значит? А это не мое? Куда пес идешь?
– Сказал же, на бега!
– А кой черт тебе там?
– Там Левка Москва и Шурик Внакидку поедут. Шурик месяц, как освободился. Повидать, да и дело есть.
– Ты, никак, опять намылился?
– Да что ты, Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же - вернусь скоро! Разберемся.
И не возвращался опять скоро. А наоборот - года через 4, и то хорошо, и все-таки с ним она.
Вот такие бывают у таких ребят подруги.
Но Тамара такой не была. И не дожидалась коллегу Николая да и не долго вспоминала. А когда он вернулся - девочки любили иностранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев, как понятие, как символ чего-то иного и странного.
Во-первых, они чаще всего живут в отелях, а при отелях рестораны, а после - номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже французы. Попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со страниц виденных уже "Пентхаузов" и "Плейбоев" с мисс и мистерами америка за 197... С удивительными произведениями дизайнеров: дома, туалеты, ванные и бассейны, спальни и терассы и в них невесты в белых платьях, элегантные жены с выводками упитанных и элегантных же детей, и, конечно, мужчины в машинах, лодках с моторами "джонсон", в постелях и во всем, подтянутые и улыбающиеся, почти как тот, что тебя сюда привел. Он, правда, не такой подтянутый и лет ему раза в два с половиной больше, чем тебе, но у него вот они - эти самые журналы с рекламами "Марльборо", и курят их голубоглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах - сильные и надежные самцы, покорители дикого Запада, фермеры и миллионеры. А тот, который тебя сюда привел, с таинственным видом вынимает хрустящий такой пакетик от "Бон марше", который есть ни что иное как рынок или просто универмаг, а вовсе никакой не Пьер Карден, но ты-то этого не знаешь. Ты пакетик разворачиваешь, Тамара, Галя, Люда, Вера, и достаешь, краснея - колготки и бюстгальтер, который точно на тебя, потому что все вы теперь безгрудые, почти по моде сделанные Тамары, Гали, Люды, Веры. И 2-й номер - он для вас всех выбрал безошибочно.
И, взвизгнув, вы или ты бежите его примерять. Здесь же в ванной комнате, а иностранец улыбается вашей непосредственности и откупоривает уже валентайн и "Тоник" и другие красивые посудины и ждет.
Он не плохой дядя, этот вот с проседью, и у него в кармане - в эдаком бумажнике, что открывается гармошкой - и в каждом отделении - жена и дети, а ты ему, правда, нравишься, а почему бы нет?
– Ты молодая, красивая, загорелая. Не такая, конечно, как 7 лет назад для Коли Святенко, но все-таки хороша. Вот ты выбежала из ванной - себя и лифчик показать. Вы оба понравились, потому что вас поцеловали одобрительно и для начала в локоток.
А могли бы ведь Тамары, Веры, Люды и Галины пойти, скажем, в Мосторг и купить там то, другое, третье и даже джинсы и "Марльборо", и тогда трудно было бы дорогим нашим иностранным гостям без знания почти что языка, доволакивать их до постелей в номерах отелей.
Не только, однако, за презенты... Но и за...
– С ними хорошо и спокойно. Они ухаживают, делают комплименты, зажигалки подносят к сигарете и подают надежду на женитьбу. Это случается иногда, но не часто, потому что предыдущий иностранец рассказал уже этому - кто ты, что ты, что любишь иностранцев как явление, и он - этот - прекрасно понимает, что ты с ним, как "символом" иного и странного.
Есть смешная байка про то, как певица ездила с разными оркестрами по всем городам и всегда ее приглашали после концерта почему -то контрабасисты и все поили ее пивом, а потом вели к себе. Однажды она спросила: "Не странно ли вам, дорогой, что я всегда бываю приглашена только контрабасами и все они поят меня пивом и потом... Почему это? "
Вместо ответа музыкант показал ей ноты, которые передавались одним оркестром другому, и там было написано на партии контрабаса: "Певица любит пиво, потом на все согласна. "