Книга Башкирцевой
Шрифт:
С первых же шагов она убедилась, что ее большие способности находятся в совершенно сыром виде и что ей придется еще долго ждать и много работать, пока она их сделает пригодными для свободного творчества. Она приходила в отчаяние. Столько лет, в течение которых она могла бы готовиться, пропали у ней попусту! Сколько учениц в рисовальной школе, рядом с нею, гораздо менее талантливых, – превосходят ее в технике!
Но она не унывает и обрекает себя на целый год тяжелой школы. Она ведет настоящую жизнь чернорабочего, просиживая с утра до ночи в холодной мастерской, вне своего дома, повязанная фартуком, над своими рисунками и моделями, удалившись от всякого общества и покинув все развлечения. Она работает не разгибаясь, обедает наскоро, зябнет и простуживается – и с каждым днем убеждается, что успех дается далеко не так легко, как ей думалось. Между тем, она невероятно торопится, как вследствие своей кипучей натуры, так и в силу неопределенного, но давнего и постоянного опасения, что ей суждено недолго жить, что она умрет, не успев ничего сделать, не насладившись славой и не оставив своего имени. А тут как раз болезнь горла усиливается; воспалительный процесс, под влиянием постоянных простуд, спускается в бронхи и захватывает легкие.
Вера в свое большое значение не покидает Башкирцеву, но прежнего довольства собою у нее уже нет. Ей все чаще приходится переживать приступы горького уныния… Но эта первая половина ее художественной карьеры еще не так интересна и трагична. Вы еще не видите из ее записок, чтобы в ней загорелся настоящий «божественный огонь». Все это еще только хлопотливое и трудное налаживание будущего таланта на его настоящую дорогу, но это еще не самый талант. Свет уже близко, но это еще не свет.
Но вот, осенью 1882 года, Башкирцева, уже больная, отправляется путешествовать по Испании. Здесь она была совершенно ошеломлена целым новым для нее миром художественных сокровищ. Ее заметки об архитектурных памятниках, музеях, картинах, ее отзывы о живописцах, ее сознательное упоение силою Веласкеца – все это представляет вам героиню «Дневника» в неожиданно новом свете. Вы за нее радуетесь и начинаете верить, что вы не обманулись, почувствовав в ней выдающуюся натуру с первых страниц ее жизни. Это был кризис, давший, наконец, здоровый исход ее долгим исканиям. И тогда-то, после поездки в Испанию, начинается захватывающая душу трагедия. Вы видите, что Башкирцева, наконец, прозрела; что ей предстоит будущее; что ее ожидают сладкие мучения вдохновенного и могучего творчества. В ее исповеди начинает говорить истинный художник.
«Дело состоит не в том только, чтобы работать, как машина, – пишет она, – но в том, чтобы быть всегда занятой и думать о том, что делаешь. В этом – счастье…Тогда все меняет вид; тогда маленькие неудачи почти не раздражают. Чувствуешь себя выше всего этого, имея во всем своем существе нечто, испускающее лучи: является божественная снисходительность к жалкой толпе, которая не ведает тайных, изменчивых, тревожных и разнообразных причин вашего блаженства – более преходящего, нежели самый нежный из цветков… Лишь понемногу раскрываются глаза. Прежде я видела только рисунок и сюжет картины. Теперь… о, теперь бы я делала, как я вижу, – я имела бы талант! Я вижу пейзаж, я вижу и люблю пейзаж – воду, воздух, краски – да, краски! Я чувствую себя в новой фазе. Все кажется ничтожным и неинтересным, все, за исключением того, что делаешь. Жизнь могла бы быть прекрасною, если бы ее свести к этому».
Богатейшие темы зарождаются в окрыленной и самоуверенной фантазии Башкирцевой. Она задумывает «Святых жен» над опустевшей гробницей Спасителя, святую «Навсикаи» и панно «Весну». Все три сюжета – как они сложились в голове автора – переданы на страницах «Дневника» в дивных описаниях. Эти создания Башкирцевой возникают перед ней воочию в бессонные ночи. Она собирает наблюдения и материалы для их выполнения. «Когда я плакала, – говорит она, – я нашла взор для моей Магдалины. Она не будет смотреть на гробницу; она не будет ни на что смотреть, как это было со мною сейчас. Глаза будут сильно раскрыты, как у того, кто только что плакал».
Да, это уже совсем новая, это настоящая Башкирцева – та, которая до этого времени только обозначалась и предчувствовалась. На последней выставке ее картина «Митинг» имела «шумный успех». С разных концов света к ней уже обращаются за разрешением воспроизвести эту картину в иллюстрированных изданиях. Казалось бы, если бы Башкирцева искала только известности, она могла бы теперь почувствовать себя наверху блаженства. Но вы видите, что она еще далека от счастья и что она никогда не остановится в мучениях самоусовершенствования. На этой кажущейся вершине успеха вы видите нашу героиню только-только в самом начале ее настоящей карьеры… К чему бы пришла Башкирцева – никто теперь не скажет.
И в эту самую минуту подкошенная болезнью Башкирцева умирает…
Повторяем: психология славолюбия и творческих терзаний переданы в книге Башкирцевой, как никогда ранее они не были выражены. Поэты и художники должны признать в ней свою кровную сестру, передавшую потомству в своем «Дневнике» и выразившую примером своей жизни – историю их тайных радостей, надежд, колебаний, стремлений и горестей.
Башкирцева – это мученица Славы, несчастная юная жрица Искусства, упавшая замертво к подножию своей богини, едва только завидев глубокие тайны истинного творчества… Это – яркое и незабвенное олицетворение одной из самых мучительных и возвышенных страстей человечества. Быть может, знатоки живописи, ознакомившись с картинами Башкирцевой, отойдут от них с разочарованием (ведь знатокам, известное дело, подавай готовое наслаждение!). Но едва ли кто-нибудь забудет историю ее жизни – целой жизни, сгоревшей от одной жажды артистического бессмертия, потому что Башкирцева была вся целиком, как из одного металла, вылита из одной этой страсти.
Хорошо сделал «Северный вестник», что перевел «Дневник Башкирцевой». Хотя Башкирцева принадлежала Парижу и писала по-французски, но в ней была славянская сущность. Француженка, на ее месте, с ее богатством, наружностью и талантами, никогда бы и не подумала заноситься за облака. Мечтательность и прямолинейность, экзальтация и упрямство, обилие и разбросанность сил, острый анализ, соединенный с наивностью и смелою правдивостью в исповеди – все это, как бы там ни было, черты нашей народности, чуждые и поразительные для Франции. Поэтому мы выносим убеждение, что «Journal de Marie Bashkirtseff» хотя, может быть, и франко-русская, но все-таки русская книга, которая и должна быть достоянием нашей литературы.