Книга и братство
Шрифт:
Роуз поражало, в какой только вздор не верила Лили. Они вошли в дом.
Поужинали на кухне за большим кухонным столом, который Аннушка до того отскабливала, что со временем шероховатая столешница стала бледно-желтой, как восковой. Роуз позволила Лили приготовить им ужин: омлет, капуста, из которой Лили удачно сымпровизировала салат, чеддер и яблоки, оранжевый пепин, кожица на которых к весне чуть сморщилась и стала желтей стола. Эти два дня, что Лили провела в Боярсе, они ели мало, но вина пили много. Маусбрук, вытянувшись во всю свою кошачью длину на теплом кафеле за плитой, мрачно следил за ними золотистыми глазами. Роуз вытащила его, уложила на колени и принялась крепко гладить, но тот отказывался мурлыкать и скоро вывернулся и удалился в свой теплый склеп. Его шерсть, обычно такая электрическая и гладкая, была сухой и жесткой. После ужина они прихватили виски и сели в гостиной у камина, в котором жарко пылали поленья. Им было легко вместе. Роуз все больше нравилась Лили, хотя ее неугомонность утомляла, а постоянные попытки пуститься в откровения раздражали. Лили много рассказывала ей о своем детстве и о Гулливере. Роуз не проявляла интереса. Но в компании Лили было веселее, а ее привязанность трогала Роуз. Они рано отправились спать, во всяком случае разошлись по своим спальням.
Оставшись одна у себя в комнате, Роуз подошла к окну. Больная луна вставала среди быстро несущихся
Она растеряна, думала Роуз, падает духом, теряет друзей. Джин больше не любит ее. Откуда она это взяла? Может ли это быть правдой? Поговорят ли они еще когда-нибудь откровенно и с любовью, глядя в глаза друг другу? Джин сказала, что она живет в мире грез, где все милы и добры и год не отличается от года. Никто никогда не пылал к ней страстной любовью. Она могла бы выйти за Джерарда, если бы очень постаралась. Тут Роуз неожиданно отчетливо услышала словно прозвучавший в спальне голос Краймонда: «Роуз!», как в тот день, когда он испугал ее, пришедшую по просьбе Джин проверить, не застрелился ли он. Никто из них двоих так и не был женат, должна была пробудиться любовь. Что, если она теряет Джерарда, думала Роуз, что, если уже потеряла? Может ли она потерять его после стольких лет? В этом все дело, отсюда преследующие ее призраки.
В последние недели, особенно в последние дни ее отношениям с Джерардом, казалось, просто пришел конец. Рив, вернувшийся в Йоркшир, постоянно названивал, прося решить наконец, едет ли она с ними в круиз. Роуз отвечала уклончиво. Хотя почему она должна, почему чувствует, что должна учитывать интересы Джерарда, какое ему может быть дело до того, что она проведет четыре недели с собственными родственниками? Голос крови не заглушишь. Но от мысли, что Джерарду может быть все равно, что она делает или где находится, на нее повеяло диким холодом, как от скользнувшего мимо одного из призраков Лили. Роуз не видела Джерарда с того самого вечера, когда ему доставили книгу Краймонда. Она ждала, что он позвонит, как обычно, предложит встретиться. Он должен понимать, как ее интересует, необычайно волнует его мнение о книге. Но Джерард не позвонил, а когда она позвонила сама, отвечал холодно и немногословно и не смог встретиться с ней. Она не осмелилась ни о чем спрашивать его: ни о круизе, ни о книге. Потом его телефон не отвечал, и она воображала, как он, хмурясь, смотрит на трезвонящий телефон и не поднимает трубку, зная, что это звонит она. Представлять… представлять столько всего… что он влюбился в того паренька, так похожего на Синклера, что проводит все свое время у Краймонда, обсуждая книгу, что… Она потеряла его, думала Роуз. Да, наверное, она могла бы выйти за него, будь она другим человеком, смелей, удачливей, понимай она что-то такое (неведомо что) о сексе, стань она богиней. Но как сильно она любит его, и всегда любила, и всегда будет любить!
— Роуз, пожалуйста, поедем в круиз, поедешь, да?
— Роуз, поехали, с тобой совсем другое дело.
— Будет так весело, ну пожалуйста!
— Ладно, — сказала Роуз, — поеду.
Она больше не могла сопротивляться мольбам Рива, Невилла и Джиллиан и была невероятно тронута их горячим желанием, чтобы она присоединилась к компании. Невероятно благодарна.
Со времени приезда Лили в Боярс прошло около двух недель, и за это время весна заявила о своем приближении, одарив Лондон, даже самые убогие его районы запахами земли, цветов, проклевывавшимися листочками и солнцем. Гидеон Ферфакс принимал гостей в доме в Ноттинг-Хилле. Леонард Ферфакс вернулся из Америки и привез друга, Конрада Ломаса. Гидеон позвал Рива с детьми, которые, как сообщила Роуз, были в городе, и Невилл привел с собой Фрэнсиса Рекитта, сына их йоркширского соседа, который путешествовал с ними. Любимый нью-йоркский арт-дилер Гидеона, Альберт Лабовски, у которого он только что приобрел вожделенные рисунки Бекманна, присутствовал тоже. Роуз слышала американские голоса, удивительные, как крик необычных птиц. Пришли Тамар, Вайолет и несколько друзей Пат и Гидеона, с которыми Роуз была незнакома. Тамар не отходила от мисс Лакхерст, своей бывшей школьной учительницы, которая, выйдя на пенсию, писала детективы. А за Тамар хвостом следовал очень худенький и очень молодой человек, как говорили, не только пастор, но и крестный отец Тамар. Роуз с удивлением увидела среди гостей и отца Макалистера, выделявшегося в своей черной сутане. Пат разливала Гидеонов особый мандариновый коктейль. Джерарда, конечно, тоже приглашали, но тот, хотя некоторые из гостей уже собирались уходить, еще не появился.
— Что делаешь потом? — спросил Рив. — Пообедаешь с нами, хорошо?
— Извини, не могу. Очень устала.
— Тогда ты должна прийти завтра смотреть квартиру! — сказал Невилл.
— Мы не сможем угостить тебя ланчем, — добавила Джиллиан, — в квартире еще ничего нет, кроме рулетки и папиной кепки, которые он там забыл. Зато буквально в двух шагах классный итальянский ресторан.
Рив только что купил квартиру в Хэмпстеде.
— Спасибо, я бы с удовольствием, но… — ответила Роуз, ее беспокоил больной зуб.
Этот вечер был у Роуз свободен, но она надеялась, что Джерард все же появится и пригласит ее пообедать. Она до сих пор, хотя давно приехала из Боярса, не имела от него абсолютно никаких известий. Она все реже и реже набирала его номер. Написала ему письмо и порвала. Смелости пойти к его дому у нее не хватало. По ее робости можно было судить, каким, после стольких лет, далеким он неожиданно стал: дорогой друг, но не близкий, не задушевный. Она не имела представления, где Джерард в эту минуту, что делает, что думает, и страшилась спрашивать о нем у знакомых, тем самым признаваясь себе, что не знает того, о чем, может, знают другие. Джерард мог быть за границей, мог быть в постели с кем-то, или в больнице, или умереть. Ничто не говорило, что она самый близкий ему человек.
Гидеон, как маг на сцене, наблюдал за веселящимися гостями, пухлощекий, с радушным видом, так раздражавшим Джерарда. Он выжил Джерарда из дому, сыграв на его слабости, его подспудном чувстве вины, на несчастье, которое сделало его таким непрактичным, таким нервным и возбудимым, что он вдруг решил во что бы то ни стало разъехаться с сестрой и зятем. Гидеон произвел переделки в доме в точности по своему, но не Пат вкусу. Сопротивление Пат было минимальным, так что нечем было особо хвастать. Гостиная, при Джерарде в тоскливых розовато-коричневых тонах с маленькими бледными английскими акварелями и темными традиционными громоздкими креслами, теперь была выкрашена в яркий аквамариновый цвет и украшена огромным алым абстрактным полотном де Кунинга над камином и двумя красочными жанровыми картинами: Кокошки и Марии-Луизы Мотесицки. На полу темно-синий ковер и бледно-голубые с белым коврики в стиле ар-деко. Из мебели стояло два больших белых канапе и больше ничего. Джерардова безнадежная кухня была полностью переделана. Единственно столовая сохранила прежние форму и цвет, но на ее темно-коричневых стенах теперь красовались прелестные вещицы Луки Лонги и очаровательный Ватто. Еще большей радостью для Гидеона было окончательное, как он надеялся, возвращение из Америки Леонарда, любимого и талантливого сына, который сейчас проходил практику в лондонской Галерее Курто. Какая из нас составится команда, думал Гидеон, который никогда не осмеливался называть себя искусствоведом, и как нам будет весело! Гидеон мог также быть доволен успешным (пока что) ходом дела с Тамар и Вайолет. После похищения Тамар, события развивались стремительно. Тамар переехала в квартиру наверху. Вайолет (удивив Пат, но не Гидеона) неожиданно переехала тоже. Тогда Тамар переселилась в крохотную квартирку в Пимлико. Квартира Вайолет была выставлена на продажу. Вайолет была спокойна, позволяла заботиться о себе. Что будет дальше, покажет время, пока он еще на одно очко обставил Джерарда.
А Патрисия думала: Гидеон много сил отдал, заботясь об этой парочке, будем надеяться, что он не пожалеет! Слишком у него доброе сердце, и, конечно, он с его манией величия помешан на своем могуществе. Он совершенно ни с чем не считается, когда поступает таким образом. Как, черт возьми, мы избавимся от Вайолет? Она сидит там, как жаба, изображает всем интересную неврастеничку, и это может продолжаться вечно, наверное, придется освобождаться от нее, предложив кругленькую сумму! Но, господи, может, она и ненормальная, однако сохраняет и внешность, и фигуру, это несправедливо! Патрисия прекрасно знала о забавном причудливом влечении Гидеона к Вайолет, и оно ее не беспокоило. Во всяком случае, сейчас она была слишком счастлива возвращением Леонарда и играми с домом, чтобы испытывать недоброжелательность по отношению к своей несчастной родственнице. Что до Тамар, то все выглядело так, будто они в конце концов ее удочерили. Может быть, этого Гидеон и хотел всегда. Оглядывая сборище гостей, Патрисия заметила кое-что, что доставило ей удовольствие. Леонард, похоже, весьма успешно ухаживает за Джиллиан Кертленд. Гм, сказала себе Пат, милая умная хорошенькая девочка, и унаследует кучу денег. Когда они переедут жить в Хэмпстед, пригласим их на обед.
На другой день после похищения Тамар Вайолет капитулировала по двум соображениям: одно было финансового свойства, другое эмоционального (отец Макалистер сказал бы «духовного»), Последнее — это особого рода отчаяние, вылившееся в ощущение, что она теряет Тамар. Вайолет глубоко потрясло, что Тамар без всякого сожаления отвергла ее. Она поняла, что той послушной робкой девочки, какой она знала ее всю жизнь, больше нет и больше никогда не будет. Когда Тамар ушла так бесповоротно, квартира опустела, как клетка без своей маленькой пленницы. Держать Тамар в подчинении было для Вайолет намного важней, чем она сама себе представляла. Было ли это как-то связано с любовью, это еще вопрос, который теперь не имел значения; она нуждалась в помощи, готова была бежать за ней, и тут появился Гидеон. О финансовой компенсации можно было заявить открыто. Гидеон объявил, как предчувствовала Вайолет, что Тамар уже ушла с работы. Ей нужно было время, чтобы наверстать упущенное в учебе. Оставались долги, счета и очень мало денег. Гидеон выдвинул убедительное предложение. Вайолет необходимо считаться с фактами и упорядочить свою жизнь. Имело смысл продать квартиру, которая имела реальную стоимость, выплатить долги, переехать в Ноттинг-Хилл, отдохнуть, а потом найти какую-то работу (хорошо, пусть не в его офисе), где она могла бы найти применение своему уму, или хотя бы подумать, как устроить свою жизнь более счастливо и разумно. Она не обязана оставаться у него, если не желает, это только временно. Вайолет, которая вдруг поняла, что в противном случае ей остается кончить жизнь самоубийством, согласилась с готовностью, удивившей Гидеона, который ожидал сопротивления, даже скандала, конечно же кончившегося бы его победой. Гидеон дал ей денег, чтобы она купила себе одежду. Она приняла их и действительно потратила на одежду. (Гидеон, обсуждая все это с Пат, подчеркнул важность подобной капитуляции.) Сейчас, на вечеринке она чувствовала себя какой-то отвратительной Золушкой. Альберт Лабовски разговаривал с ней так, будто она была какой-то посредственностью. Она видела, что Гидеон ободряюще поглядывает в ее сторону. Она попала в руки врага, иного племени, которое теперь ждет, что она будет благодарна, даже счастлива! Конечно, они не надеялись, что она станет жить в одной квартире с дочерью, с новой Тамар. Гидеон купил Тамар квартирку до того, как Вайолет поселилась у них! Что она будет делать здесь одна, спрашивала себя Вайолет. Скоро заболеет, окажется прикована к постели, и добрые люди станут кормить ее с ложечки и развлекать разговорами, сидя у ее постели? Вайолет неожиданно покинула вся ее энергия, такое ощущение, должно быть, испытывает машина, когда кончается горючее. Это была не жизнь. Раньше она жила чистой беспримесной обидой, раскаянием, ненавистью, жила Тамар, как чем-то присутствующим, связующим, как чем-то всегда ожидаемым и предвкушаемым. Через Тамар она соприкасаюсь с миром. Получится ли теперь жить ненавистью к Пат и Гидеону, которую она пока не чувствовала в себе, но могла взрастить, чтобы черпать в ней силу? Как возненавидеть их милосердие, доброту, тактичное сочувствие, букеты, которые они ей дарят! Но как теперь сбежишь? Всякие отношения с дочерью, отвергшей ее, казались порваны навсегда, можно только слать ей проклятия. Разве не знают они, думала Вайолет, что она не какая-то посредственность, что она опасна, что кончит тем, что спалит их дом? Пока она им в новинку. Скоро они начнут нервничать. Она начнет вопить. Они должны были предвидеть и это. Ее поместят в роскошную психушку и станут лечить электрошоком за Гидеонов счет. Если она выйдет сейчас и пойдет к себе наверх, за ней кого-нибудь пошлют узнать, все ли с ней в порядке. Скоро они начнут ее бояться. Это, наконец, будет уже что-то.