Книга и братство
Шрифт:
И попугай в витрине будто понимал его, и сочувствовал, и печалился вместе с ним, все же оставаясь в стороне, как близкий, но спокойный друг, смотрящий, но сам не захваченный черной волной скорби. Сейчас птица ритмично переступала с лапки на лапку, точь-в-точь как Жако; потом, прекратив танец, расправила крылья неожиданно ровным веером серых и алых перьев. Танец явно был выражением симпатии. Потом попугай сложил крылья и суетливо привел в порядок перья. Пристально посмотрел на Джерарда умными желтыми глазами в ободках белой сухой кожи. Посмотрел твердо, со значением, словно взывал к вниманию и продолжению их телепатического общения. Потом наклонил голову, уцепился за прутья клетки сильным черным клювом, перевернулся вверх лапами и принялся медленно кружить в таком положении по клетке, поминутно поворачивая голову, чтобы посмотреть на Джерарда. Точно так же обычно делал Жако. Увидев, как попугай выполняет свой непростой трюк, Джерард, вместо того, чтобы унестись в воспоминания, улыбнулся, а потом вновь погрустнел.
Он представил (но отбросил эту ужасную идею),
Джерард направлялся на так часто обсуждавшееся и часто откладывавшееся собрание Братства, на котором они должны были решить, «что делать» с Краймондом и книгой. Они собирались, вопреки обыкновению, у Роуз, в ее квартире в Кенсингтоне. Обычно они сходились в доме Джерарда, но теперь этому мешало присутствие там Патрисии и Гидеона. Он отказался обсуждать с сестрой вопрос о ее и Гидеона присоединении к Братству вместо умершего Мэтью. Сказал, что отложил это на следующее собрание. Очень не хотелось, хотя явных и веских причин для этого не было, чтобы эти двое присоединялись к ним, несмотря на то, что, конечно, с финансовой точки зрения их участие было желательно. Джерард вообще нервничал и злился из-за собрания. Надо было решать щекотливую задачу: звонить Дункану, убедиться, что тот не собирается приходить. Дункан, разумеется, не захотел прийти, но сказал, что обязательно продолжит по-прежнему вносить свою долю. Последовала неловкая пауза, после чего Джерард выразил надежду, что Дункан появится на литературном вечере, на что тот буркнул: «может быть» и повесил трубку, оставив Джерарда с чувством недовольства собой. Он, естественно, часто приглашал Дункана к себе, но тот никогда не являлся, возможно, из-за Пат и Гидеона, которых не любил, а возможно, потому, что теперь общество Джерарда было ему в тягость.
Комитет стал малочисленней за отсутствием Дункана и Джин и (подумал сейчас Джерард) в корне изменился со смертью отца Джерарда; в этот раз присутствовали Джерард, Дженкин, Роуз и Гулливер Эш. Участие Мэтью сдерживало эмоциональность некоторых членов комитета, например Роуз и Гулливера, которые в противном случае позволяли себе более открыто выражать возмущение, а также шло на пользу политике нерешительного laisser-faire [59] , предпочитаемой Джерардом. Мэтью был олицетворением традиционного подхода, подхода «живи и давай жить другим», в целом более частного взгляда на то, что предположительно должно происходить. Он отказывался понимать, что есть смысл поднимать шум из-за чего-либо, что есть какие-то вещи, настолько значительные, что из-за них стоило бы волноваться. Хотя собрания вел, руководил ими, Джерард, их атмосферу в большой мере определял его отец, с чьим авторитетом все вежливо считались. Теперь, говорил себе Джерард, необходимо будет проявить твердость. Роуз и Гулливер, по разным причинам, оба жаждали крови, жаждали схватки, ясности, откровенного обмена мнениями. Как же все они помешались на этой книге! Когда она в конце концов будет написана и издана, есть вероятность, что она окажется сущей безделицей, сплошным разочарованием. Не раз Джерарду приходила мысль, что неплохим тактическим ходом было бы использовать в качестве посла Дженкина. Тот действительно время от времени встречался с Краймондом на митингах и дискуссиях. Он всегда (и, как знал Джерард, добросовестно) делился с ним своими наблюдениями, а Джерард со своей стороны тактично не спрашивал о подробностях. Он знал, что отношения их не были сколь-нибудь дружескими, тем не менее сам факт их встреч вызывал его раздражение; и ему не хотелось сейчас официально посылать Дженкина к Краймонду, дабы подобная встреча не послужила укреплению дружбы между ними. Он желал держать это дело в своих руках. Роуз желала того же; да, Роуз явно желала его конфронтации с Краймондом. Не броситься ли ему тогда в бой, повязав на копье шарфик Роуз? Представив себя в образе рыцаря, он вспомнил о Тамар. По крайней мере, тут он не промахнулся. Дункан пришел на вечеринку в Ночь Гая Фокса и наверняка появится на литературном вечере. Все благодаря Тамар и обоим на пользу, и Дункану, и ей. Дункан, которому было слишком стыдно и неприятно говорить со старым другом Джерардом, мог найти утешение в разговоре, не обязательно о своей «проблеме», но о чем угодно, с Тамар, которую не воспринимал как судью, а Тамар, которая, конечно, была несчастна, подбодрило бы сознание, что ей доверяют. Перспектива самому идти к Краймонду совершенно не привлекала. Чего он опасался больше всего, так это ужасного скандала, после которого, если он поступит несдержанно или неразумно, останется чувство стыда, позора и связанных с Краймондом раскаяния, сомнений и крайней досады. Если дойдет до ссоры, то, понимал Джерард, придется искать примирения, такова уж его натура: идти на переговоры, в результате которых он, возможно, окажется в положении еще менее приятном и более унизительном. Джерард ненавидел неразбериху и малейшее сознание ошибочности собственного поведения. К тому же ему претила необходимость так много думать о Краймонде. У него были свои, не связанные с этими делами проблемы, требовавшие выбора новой линии поведения, над чем хотелось спокойно подумать, чтобы вскорости принять решение.
59
Невмешательство (фр.).
— Простите, что повторяюсь, — сказал Гулливер, — но я не понимаю, почему мы обязаны продолжать каждый год жертвовать собственные деньги, чтобы оплачивать работу над книгой, с которой категорически не соглашаемся, на которую нам не позволяют взглянуть, которую он, может, бросил писать сто лет назад, которой, может, вообще не существует!
— Да брось ты, — отреагировал Дженкин, — конечно, она существует, Краймонд не мошенник, Джерард однажды видел часть…
— Сто лет назад! — вставила Роуз.
— Дело в том, — сказал Джерард, — что нам нельзя отказывать Краймонду в помощи. Сами обещали поддерживать его, так что у нас перед ним есть обязательство.
— Дело в том, — возразила Роуз, — что это не та книга, которую мы обязались спонсировать. И, думаю, никогда ею не была. Краймонд ввел нас в заблуждение. Он не тот человек, за которого мы его принимали. Краймонд верит в насилие и в ложь. В одном из своих памфлетов он пишет, что правда может выступать в обличье лжи — и что нас тошнит от морали, что мораль — это болезнь, от которой нужно излечиться.
— Роуз, он подразумевал буржуазную мораль! — воскликнул Джерард.
— У него об этом ни слова, мораль и все. И он восхищается Лоуренсом Аравийским.
— Я тоже, — сказал Джерард.
— Он поддерживает террористов.
— Трудно дать определение, кто является террористом, — сказал Дженкин, — раньше мы согласились, что насилие иногда бывает оправдано…
— Мы тоже всем этим увлекались! — заметил Гулливер.
— Не защищай его, — сказала Роуз, — я не собираюсь участвовать в финансировании книги, оправдывающей терроризм. Потом всех нас будут обвинять в этом, люди решат, что он выражает наши взгляды.
— Не думаю, что Краймонд намеревался… — усомнился Дженкин.
— Откуда нам знать, какие были его намерения? — сказал Гулливер. — Он все держит в такой тайне. Роуз права, он не способен отделить правду от лжи.
— Это все давние вещи, — сказал Джерард, указывая на памфлеты, которые разыскал и принес в качестве «доказательства» Гулливер.
— И пройденный для него этап… — добавил Дженкин.
— Откуда нам знать? — возразил Гулливер Дженкину. — Может, сейчас он придерживается еще более безумных идей. А почему мы не знаем о его нынешних взглядах? Да потому, что он доверяет лишь посвященным! Ты, похоже, веришь, что он в некотором роде отшельник, погруженный в свой труд! Но конечно же, он член высокоорганизованного нелегального сообщества!
— Он действительно пишет вещи, которые ходят по рукам, — сказал Дженкин. — Ничего больше не печатает обычным порядком. Мне показывали последнее из написанного им, очень короткая вещица…
— И столь же разрушительная, как эти памфлеты? — спросила Роуз.
— Не уверен, что слово «разрушительный» тут уместно, она явно не менее экстремистская… но в ней есть кое-какие глубокие идеи. Роуз, он же мыслитель, активисты обвиняют его в том, что его не интересует рабочий класс!
— Хорошо, это его идеи нам не нравятся! — горячился Гулливер. — Идеи тоже разрушают, как ты прекрасно знаешь! Конечно, он не сталинист, а входит в какую-нибудь безумную троцкистско-анархистскую группу, их кредо — бить по самому дорогому, любой хаос есть форма революции!
Они спорили уже почти час. Услышанные доводы расстроили Джерарда. Роуз и Гулливер, оба были на удивление злы, казалось, горели личной ненавистью к Краймонду. Гулливер не выносил его из-за того, что (и сам признавался в этом) Краймонд грубо осадил его в каком-то собрании. Но он ненавидел еще и то, что принимал за теории Краймонда, и от души защищал собственные страстные политические убеждения. Гулливер откидывал назад сальные волосы, таращил золотисто-карие глаза, раздувал ноздри своего орлиного носа и выглядел энергичней, моложе и привлекательней, чем обычно. В какой-то момент Джерард улыбнулся ему, и карие глаза благодарно потеплели в ответ. Джерард почувствовал себя виноватым и подумал: надо помочь этому парнишке, не осуждает ли Гулливер его, он надеялся, что не осуждает. Горячность Роуз (она была вся красная от возмущения) он отнес на счет не только ее твердых политических убеждений, особенно в том, что касалось тайных обществ и терроризма, но еще и ее уверенности (ему не раз давали это понять, но он никак на это не реагировал), что Краймонд — враг Джерарда и в один прекрасный день может навредить ему. Имело значение и то, что Роуз глубоко переживала за Джин, за которую боялась и на которую злилась, на свою старинную подругу и проклятого Краймонда за свои мучительные волнения. Джерард даже не обсуждал с ней этот вопрос. Неужели Краймонд его враг? — спрашивал он себя. Это скверно. Огорчала и спокойная решимость Дженкина оправдать Краймонда. Некоторое время назад они с Дженкином очень обстоятельно поговорили о политике. Он всегда предполагал, что их взгляды на сей предмет более или менее совпадают. Ну а если сейчас Дженкин обнаружил некие серьезные и неприятные расхождения с ним и был вынужден действовать соответствующе? Подобный опасный раскол был вероятен, и Джерарду мгновенно представилось, что Дженкин переметнулся на сторону Краймонда. Но это немыслимо, такого не может быть. В Джерарде тут же вспыхнуло раздражение на агрессивную атмосферу дискуссии, в которой он был вынужден «объясняться» с шельмецом.