Книга из человеческой кожи
Шрифт:
– Ты имеешь в виду vicaria?
Тому, кто смотрел на d'eshabill'eРафаэлы и сигару, которую она держала в пальцах, было нетрудно понять, почему vicariaизбрала ее мишенью для своих нападок; но при чем здесь ее сестра-ангел?
Рафаэла со злостью пнула ногой ни в чем не повинную стену.
– Vicariaвоспылала страстью к Софии. Моя сестра всегда говорила мне, что мы должны проявлять снисхождение к этой женщине. Но страсть vicariaк Софии отнюдь не была нежной. Она была ужасной, ненасытной и опасной! А когда ее пресекли – ведьме запретили видеться или разговаривать с моей сестрой, – ее страсть превратилась в ненависть.
Голос Рафаэлы дрогнул.
– В конце концов это стало причиной смерти моей сестры. Vicaria– кстати, именно я придумала ей
Мне хотелось обнять ее, но я не знала, как она отнесется к такому жесту. Поэтому я ограничилась тем, что пробормотала:
– Уж если кто и чудовище, то только не ты.
Рафаэла смахнула слезы со щек, яростно встряхнув головой.
– Подожди! Ты еще не знаешь всего. Я никогда не прощу себе, что позволила этому случиться. Ко мне прибежала Эрменгильда и сообщила, что София с Ведьмой находятся в купальне. Весь ужас заключается в том, что в тот момент я подумала: «Хорошо!» Это означало, что Ведьма нарушила запрет не приближаться к моей сестре. Следовательно, у prioraнаконец-то появится достаточная причина изолировать ее от остальных и лишить занимаемой должности. Я подумала: «Что же, сейчас этому будет положен конец раз и навсегда». Потому что все эти годы сестра Лорета буквально преследовала Софию, поджидая ее за углом и устраивая якобы случайные встречи. А когда она не могла увидеться с Софией, то проводила все время в молитвах о ее душе, которой, как она утверждала, завладел дьявол. Моя сестра была мягким и добрым созданием, чувство мести было ей чуждо, и она даже не испытывала ненависти к сестре Лорете за подобные притеснения. Она всегда говорила: «Бедная женщина сошла с ума. Мы должны проявлять сострадание». Я раздумывала о помешательстве сестры Лореты, как называла его София, – хотя я относилась к этому как к порочности и неполноценности, – расхаживая взад и вперед по комнате и отсчитывая минуты, которые София провела с ней. И внезапно я сообразила, что ожидание мое слишком уж затянулось. Нам всем довелось испытать на себе крещение Ведьмы. Она заставляет нас распевать гимны, а потом насильно окунает в воду. Я открыла дверь и выглянула наружу. Я слышала, как поет София и как голос ее слабеет с каждой секундой. А потом мне показалось – о, я столько раз прокручивала случившееся в голове! – что я услышала громкий всплеск. Я снова начала считать, но терпение моя иссякло, и я выбежала из комнаты и помчалась к купальне. Почему я ждала так долго? Фактически я вступила в сговор…
Рафаэла отвернулась к стене, словно ей было невыносимо присутствие свидетеля в тот момент, когда она рассказывала заключительную часть этой истории. Мне было знакомо утешение, которое способен доставить взгляд в стену, поэтому я сидела и терпеливо ждала продолжения. Не глядя на меня, Рафаэла сказала:
– Было уже слишком поздно. София плавала лицом вниз в воде. Я прыгнула в ванну. Перевернув ее на спину, я увидела, что губы ее разбиты и кровоточат. Она не дышала. Глаза у нее были прикрыты, а между зубами виднелся кончик языка. Я подняла ее на руки и попыталась вдохнуть в нее жизнь, перевернула и попробовала освободить ее легкие от воды. А Ведьма смотрела на меня сверху и улыбалась. Она пребывала в экстазе, не понимая, где она и что с ней происходит. Она даже не походила на человека. Она не узнавала меня. И эта безумная, жестокая улыбка стала последним, что видела в своей жизни моя сестра.
– На поверхности воды плавала бутылочка с отбитым горлышком. Ходили слухи, что в нее Ведьма собирала свои слезы, которые проливала о душе Софии. Должно быть, она силой заставила Софию выпить их. Вот почему губы моей сестры были в крови.
Рафаэла умолкла, подавленная воспоминаниями. Когда я решила, что она в состоянии рассказывать далее, то спросила:
– Тогда почему Ведьма до сих пор остается среди нас? Разве не должна она сидеть в тюрьме?
– Именно так я и подумала сначала, разумеется, – продолжала Рафаэла, – но когда я стряхнула оцепенение и немного пришла в себя от горя, то задумалась, хотя мне следовало думать раньше. Этомогло бы спасти Софию. Я чувствую свою вину, потому что больше всех приложила руку к тому, чтобы Ведьма сошла с ума. Я смеялась над ней и выставляла ее на смех перед другими. Думала, что она станет посмешищем ради моего личного удовольствия. Я ненавижу сидеть здесь взаперти, поэтому сделала ее козлом отпущения за свою досаду и отчаяние. И я недооценила степень ее помешательства, постоянно уязвляя ее чувства…
– Но даже если это правда, почему ты не рассказала prioraо том, что случилось?
– Если бы ты видела лицо Ведьмы в ту ночь, то поняла бы почему. Душа ее покинула тело. Я совершенно уверена в том, что она не помнит ничего из того, что натворила: она похоронила содеянное в самой дальней части своего разума, который и так изуродован голодовками и самоистязаниями. Она могла бы положить руку на Библию и поклясться, что ничего не знает. Кроме того, свидетелей не было. София – не первая, кто умер здесь после холодной ванны. Зимой случались сердечные приступы и заболевания пневмонией. А у Софии всегда было слабое здоровье. И даже если бы prioraповерила мне– возмутительнице спокойствия, известной своими насмешками над сестрой Лоретой, – сомневаюсь, что vicariaпонесла бы должное наказание. Единственное наказание, которого она заслуживает за свое преступление, – петля. A prioraне захочет отдавать монахиню – даже такую – на судебное разбирательство по обвинению в убийстве и публичную казнь. Репутация монастыря погибнет безвозвратно, если вся история выплывет наружу. Монсеньор Хосе Себастьян де Гойенече-и-Барреда закроет его и отправит нас всех в монастырь Святой Розы, где нам придется спать в гробах. И тогда каждая из нас будет так же мертва, как и моя сестра, которая останется неотомщенной. И только одна сестра Лорета будет счастлива, потому как перспектива насильственной смерти приведет ее в экстаз. На эшафоте она впадет в calores!И весь мир увидит, какая она изможденная и изувеченная! Почему я должна делать ей подарок, которого она желает более всего на свете? Я решила молчать и к собственной выгоде воспользоваться тем, что узнала. Первым делом нужно поставить Ведьму в тупик. Полагаю, тебя я тоже сбила с толку?
– Нет, я все прекрасно понимаю! – прошептала я. – Ты должнахранить молчание.
Точно так же я, будучи еще маленькой девочкой, совершенно определенно знала, что мои родители никогда не накажут Мингуилло так, как он того заслуживает, и посему решила хранить исполненное достоинства молчание, чтобы защитить тех, кто любил меня. Но что, если это только подтолкнуло Мингуилло к еще большим зверствам? А Сесилия Корнаро обвинила меня в жестокости, поскольку я утаила правду от тех, кто любил меня, потому что тщеславно и самонадеянно полагала, будто смогу справиться без их помощи.
Я спросила, как отреагировала vicariaна молчание самой Рафаэлы.
– Все то время, что София лежала в sala deprofundis, [153] я ощущала на себе ее взгляд, растерянный и недоумевающий. Она сумасшедшая – она ничего не понимает и не помнит. Но она инстинктивно ощущает, что мне известно о ней нечто неблаговидное. С момента смерти Софии она не обращает внимания на все мои проступки и нарушения, никогда не врывается ко мне в келью, чтобы обыскать ее, никогда не заговаривает со мной, не говоря уже о том, чтобы выбранить. Она оставила меня в покое и преследует остальных девушек, хотя теперь не осмеливается заходить слишком далеко. Я позаботилась о том, чтобы мои подруги Розита и Маргарита узнали правду о том, что случилось с моей сестрой, – поэтому, если vicariaпопытается проделать нечто подобное со мной, они сразу же обратятся к priora.A теперь, Veneciana,ты тоже должна помочь мне.
153
Комната перед входом в трапезную; молельня, подземное кладбище (исп.).
– Да, – с горячностью подхватила я, – можешь на меня рассчитывать.
Я еще не чувствовала себя готовой довериться ей, но уже решила, что история Рафаэлы будет записана в иллюстрированном дневнике Марчеллы Фазан, вместе с хрониками Мингуилло.
В последующие дни, когда я потихоньку и застенчиво расспрашивала других монахинь о Рафаэле, они отвечали мне, что в каждой девичьей компании должна быть своя испорченная озорница, дабы становиться на защиту слабовольных созданий и пробуждать смелость и мужество в их сердцах. Худшее, что я услышала, – «такая пылкая натура неизбежно плохо кончит». Тем не менее даже в этих словах было больше сожаления и привязанности, нежели злорадства. И всемонахини, как одна, выражали сочувствие Рафаэле по поводу ее горькой утраты – гибели сестры Софии.
После того как мы познакомились, я навещала Рафаэлу почти каждый день в послеобеденные часы, отведенные для размышлений и «духовной практики». Я сидела, набрасывая скетчи и рисунки, впитывая шум фонтана за окном, ведь мое венецианское ухо привыкло к музыке воды.
Моей новой студией стала комната Софии, где спали рабыни. Она была идеальным тайным убежищем. Одна из служанок Рафаэлы, обожающих свою хозяйку, всегда стояла на страже, готовая предоставить любые объяснения и задержать незваного гостя.