Книга из человеческой кожи

Ловрик Мишель

К ее удивлению и застенчивому, обворожительному восторгу, она обнаружила, что вполне способна передвигаться спомощью одного лишь небольшого костыля. Мы ходили с ней вдоль стен обшарпанной маленькой гостиной, предоставленной в ее распоряжение, увешанных ее изумительными рисунками. В основном она предпочитала рисовать цветы. Но однажды я увидел юмористический скетч, на котором она изобразила себя в виде смешного костлявого жеребенка, неуверенно стоящего на подгибающихся ножках. Пока я стоял и глазел на него, она протянула мне свой костыль и прошла к окну сама, без посторонней помощи, цепляясь за портьеры и смеясь

до тех пор, пока у нее не сбилось дыхание. После этого она больше никогда не опиралась на палку в той комнате. В случае необходимости она опиралась на мою руку или руку Анны.

Отдыхая в перерывах между физическими упражнениями, она попросила меня описать ей кого-нибудь из моих богатых и напыщенных пациентов, а потом нарисовала такие уморительные карикатуры на них, что мои исполненные горечи слова сменились бурным весельем.

– Вы не должны ненавидеть их, потому что страдаете от этого и сами, – пояснила она. – Довольно и того, что вы смеетесь над ними.

После чего негромко добавила:

– В большинстве случаев.

Затем Марчелла, хромая, подошла к двери и просунула в замочную скважину карандаш – мне часто доводилось быть свидетелем этой маленькой эксцентричной шалости.

Я прописал ей особое питание, которое должно было укрепить хрупкие кости Марчеллы и помочь ей набрать мышечную массу, а также дал указания ее служанке Анне относительно ароматических трав, которые следовало добавлять в ванну. В сопровождении Анны мы выезжали на прогулку в инвалидной коляске, в крайнем случае прибегая к помощи костыля или моей руки. Я полюбил Венецию, потому как стал смотреть на нее восторженными глазами Марчеллы, а потом и на отражение города в скетчах в ее альбоме: мраморные тени на воде в водоворотах под мостами, palazzo,силуэт которого дрожал и покачивался в паутине арочных переходов и лепных украшений, одинокая белая цапля, вопросительным знаком готического шрифта оживлявшая пустынный дальний берег.

Но более всего мне хотелось коснуться опущенных ресниц Марчеллы Фазан.

Я не занимался саморазрушением, питая несбыточные мечты и надежды. Я представлял себе не то, что могу сделать с ней я, а то, что могла сделать со мной она. Я воображал лишь отрывочные моменты и никогда настоящую ласку: как три ее пальчика легонько касаются моей руки. Мое воображение боялось представить себе даже долгий взгляд. А самые мои смелые надежды не простирались дальше того, что ей в глаз попадет соринка и я бережно возьму ее лицо в свои ладони.

Мингуилло Фазан

Большинство жен возненавидят своих мужей, если только вы позволите им это, и моя супруга не стала исключением.

Она вскоре научилась до ужаса бояться прикосновения моей руки к дверной ручке ее спальни.

Я взялся за дело отцовства со всем усердием. Я трудился над своей супругой, как крестьянин над плугом.

После женитьбы мне не нужны были неприятности вне семьи. Поэтому я надевал «рубашки Венеры» ¹, прежде чем оказаться в объятиях шлюх, настолько уродливых, что им приходилось давать мне сдачу. Возлежать с этими битыми жизнью суками было приятным разнообразием после приторной сладости моей супруги. Нет ничего пикантнее уродливой женщины, стремящейся доставить вам удовольствие. «Главное – завести их», – говорил я. И у меня это получалось.

В перерывах между изменами своей жене я покупал ей дорогие украшения, поскольку мне было искренне жаль растрачивать свое семя без всякой пользы теперь, когда в моем полном распоряжении оказался подходящий сосуд для него.

Увы, мои саркастические замечания отскакивали от моей супруги, как от стенки горох. Если я хотел причинить кому-либо сознательную боль, мне приходилось искать сестру и жадно поглощать ее видимое отчаяние – поскольку ее кожа исправно выдавала полную картину ее страданий, когда я приходил составить ей компанию.

Пусть даже мои чувства неизменно вызывали раздражение. У Амалии, я редко поднимал на нее руку. Чаще всего моего языка оказывалось достаточно, чтобы приструнить ее. Я обнаружил в себе великий дар усмирять ее бурные протесты минимумом слов. Но читатель должен понять, что я не смог удержать руку, когда увидел на ее туалетном столике флакон моих собственных «Слез святой Розы», которые гарантированно могли убить моего будущего сына у нее в утробе.

– Откуда это у тебя? – пожелал узнать я, разбив злосчастный флакон о камин. К счастью, он оставался запечатанным. Я перехватил его вовремя.

– Сегодня приходил новый цирюльник, поскольку синьор Фауно нездоров… – запинаясь, пробормотала Амалия. – Мингуилло, дорогой… Но почему я не могу пользоваться ими? Все только и говорят о них. Запах, конечно… но сам флакончик выглядит… то есть выглядел… очень мило.

– Ты что же, собираешься оспаривать мои суждения? – Я надвинулся на нее, все еще сжимая в руке горлышко разбитого флакона.

Полагаю, женатый читатель хорошо знаком с подобного рода сценами семейного счастья в своем доме, посему я не стану утомлять его скучным описанием дальнейших подробностей.

Джанни дель Бокколе

Жена Мингуилло никогда не заходила в комнату, ни единого разу, хотя бы для того, чтобы просто поздороваться или узнать, как у Марчеллы дела. Муженек научил ее относиться к Марчелле как к какому-нибудь гнусному паразиту в доме. Такое впечатление, что она боялась, как бы во время разговора с Марчеллой к ней в рот не залетел заразный воздух. В благородном обществе контесса Амалия обращалась с бедной Марчеллой как пиранья.

Хотя откуда нам было знать? Быть может, у контессы и нашлась бы капелька доброты в сердце. Но даже если и так, она не осмеливалась перечить своему мужу. Поэтому я не стал бы безоговорочно осуждать ее. В этой собачьей драчке у нее не было собаки. Игнорировать Марчеллу ей ничего не стоило. Она так и не познала радости общения с милой девочкой. Ей бы дорого обошлась попытка пойти против воли Мингуилло и заставить его должным образом обращаться с сестрой.

Да, у каждой жены есть собственные проблемы.

Мингуилло не позволял ни одной маленькой улыбке Амалии остаться без хозяина. Нас прямо с души воротило, когда мы смотрели, как Мингуилло выставляет графиню напоказ перед всеми желающими. Он стремился, чтобы каждый мужчина ревновал его к тому, что у него есть. Ее светлые волосы, ее пухлые бедра, ее голубые глаза – он заплатил за нее высшую цену на базаре и хотел, что все знали об этом.

Мингуилло вечно тянул вырез ее платья вниз, когда она входила в столовую, и лупил ее по щекам, чтобы они выглядели розовее. Словно в шутку, Анна шепотом рассказывала на кухне, что он сам заказал для контессы корсет, который был меньше ее настоящего размера.