Книга о художниках
Шрифт:
Подобного же содержания картины, также его измышления, воспроизведены в гравюрах, вырезанных на дереве, и помещены в маленькой книжке, которая представляет очень красивую вещицу.
Гольбейн не бывал в Италии [135] . В Базеле он познакомился с ученым Эразмом Роттердамским, который, заметив его великие художественные дарования, как и всегда такие ученые умеют замечать и ценить искусных мастеров, стал поддерживать и выдвигать его и с этой целью велел ему написать с себя портрет, а так как Гольбейн обладал большой опытностью в живописи этого рода, то портрет вышел таким, что не мог быть ни лучше, ни более похожим [136] . После того Эразм написал и дал ему рекомендательное письмо с любезным о нем отзывом к своему бывшему школьному товарищу, англичанину Томасу Мору [137] в Лондоне, при содействии которого Гольбейн мог поступить на службу и войти в милость к королю Генриху VIII, очень любившему живопись. Он поручил ему также отвезти и свой портрет Мору, написав при этом, что изображение имело чрезвычайное с ним сходство, тогда как портрет, написанный некогда Альбрехтом Дюрером, был вовсе не похож Гольбейн
135
Гольбейн посетил север Италии в 1518–1519 гг.
136
Кисти Гольбейна принадлежат два портрета Эразма Роттердамского (оба 1523): Лонгфорд Касл, собрание Рэднор (экспонируется в Национальной галерее, Лондон; ил. 41); Париж, Лувр (ил. 42).
137
Мор Томас (1478–1535) — великий английский мыслитель-гуманист и государственный деятель. Портрет Мора кисти Гольбейна (1527) хранится в собрании Фрик (Нью-Йорк).
Приехав в Англию, Гольбейн вместе с письмом и портретом как доказательством своего необыкновенного искусства отправился к Томасу Мору, который занимал благодаря своей учености должность королевского великого канцлера. Ласково встреченный, он как желанный гость был принят в доме Мора, который пришел в такое восхищение от портрета своего друга Эразма, что потом чуть ли не целых три года продержал у себя Гольбейна, заставляя его исполнять различные работы и отнюдь не допуская, чтобы король что-нибудь о нем слышал или чтобы видел его произведения. Он поступал так из опасения, что, если бы он тотчас же дал королю возможность увидеть превосходные произведения Гольбейна, ему не пришлось бы потом в достаточной мере использовать для себя искусство этого мастера.
Здесь Гольбейн написал кроме портретов самого Мора, его семьи, родственников, друзей и других особ еще несколько прекрасных картин для дома, так что наконец безграничная страсть великого канцлера была до некоторой степени удовлетворена. После того Мор пригласил к себе короля на блестящий пир и показал ему все работы, которые Гольбейн исполнил в его доме. Король, никогда еще не видавший таких выдающихся, талантливых картин, с чрезвычайным удивлением смотрел на разных знакомых ему людей, представших перед его глазами как бы живыми, а не написанными красками. Мор, заметив, какое большое удовольствие доставляли королю эти картины, почтительно предложил их ему в подарок, сказав: «Они написаны для вашего величества». Король очень благодарил его за это и в то же время спросил, не тут ли мастер, написавший эти картины. Мор отвечал утвердительно, прибавив, что живописец готов к его услугам, и тотчас же велел Гольбейну войти. Весьма этим обрадованный, король просил Мора, чтобы тот оставил свои картины себе, сказав: «Теперь у меня самого есть мастер, и я получу от него все, что пожелаю».
Король очень ценил и чтил Гольбейна и радовался, что имеет при своем дворе такого замечательного художника.
Находясь на службе у короля, Гольбейн написал много прекрасных, превосходно исполненных портретов как самого короля, так и других особ; их и теперь еще можно видеть в Лондоне, но об этом будет сказано дальше.
Благодаря большому умению Гольбейна угождать желаниям короля расположение к нему Генриха VIII росло беспрерывно. Доказательством того, как король был сильно к нему привязан, служит рассказ, который прибавляет еще одну прекрасную жемчужину в венец художника. Случай был такой. Однажды некий английский граф приехал к Гольбейну с желанием видеть его искусство или то именно произведение, которое было у него в работе. Для Гольбейна, писавшего в то время с натуры или делавшего что-то в тайне, посещение это было совсем некстати, и потому он, в самых вежливых выражениях, два или три раза отказал графу исполнить его желание в данную минуту, прося при этом не обижаться его отказом, так как он только именно теперь не был в состоянии сделать для него угодное, и пусть граф будет настолько любезен заехать к нему в другое время. Но как бы Гольбейн ни уговаривал его, граф не отступал и пытался силою войти к нему вверх по лестнице, очевидно думая, что его особа должна встречать со стороны какого-то живописца большую почтительность и уважение. Тогда Гольбейн предупредил, чтоб он не заходил дальше в своих грубостях. Но так как граф не обратил на это внимания, то он схватил его и сбросил с лестницы. Во время падения граф, поручая свою душу Богу, кричал по-английски: «О Lord, have Merci upon me» («Боже, помилосердствуй»). Пока испуганные этим падением дворяне и слуги, составлявшие свиту графа, ухаживали за своим господином, Гольбейн, заперев и заставив дверь своей комнаты, бросился наверх и чрез слуховое окно убежал к королю. Прибежав туда, он стал умолять короля даровать ему помилование, не говоря, однако, в чем было дело, хотя тот несколько раз спрашивал его об этом. Наконец король обещал помилование, если он расскажет о своем поступке или преступлении. Когда потом Гольбейн откровенно во всем сознался, король сделал вид, что раскаивается, простив его так поспешно, и сказал, чтоб в будущем он остерегался поступать так дерзко. Вместе с тем он приказал ему быть от него поблизости и дожидаться в одном из королевских покоев, пока не узнает, что сталось с графом.
Вскоре после того перед королем предстал принесенный на носилках раненый граф, весь избитый и в бинтах; он жалостно стонал и прерывающимся голосом жаловался на жестоко его избившего живописца. При этом он, утаивая долю истины в происшедшем случае, сильно преувеличивал в своем гневе ту долю правды, которая служила во вред Гольбейну, что и не ускользнуло от внимания короля. Окончив свою жалобу, граф потребовал, чтобы король подверг живописца такому наказанию, какого тот заслуживал за причиненные его особе страдания. Но когда, несмотря на свой гнев, он заметил, что король оставался равнодушным и продолжал настойчиво расспрашивать о причине, вызвавшей несчастный случай, из чего было видно, что он вовсе не был склонен наказывать за происшедшее так строго, как того хотел граф, этот последний выразился довольно внятно, что при случае он и сам доставит себе удовлетворение. Тогда король, разгневанный, что граф в его присутствии в такой степени забывал о всяком к нему уважении и так смело говорил о том, что хочет заступить его место, грозно сказал ему: «Теперь ты будешь иметь дело не с
Что касается теперь произведений, исполненных Гольбейном для короля, то на первом месте должен быть поставлен великолепный, в натуральную величину и в полный рост, портрет Генриха VIII [138] , написанный так живо, что любой видевший его пугался, ибо казалось, что он двигается совсем натурально. И теперь еще это произведение, делающее честь творцу и показывающее, что он был вторым Апеллесом, можно видеть в Уайтхолле.
Так же искусно, тонко и чисто он написал портреты троих, еще совсем юных детей названного короля, а именно: Эдуарда, Марии и Елизаветы [139] ; эти портреты можно видеть в том же самом замке. Кроме того, и многие вельможи и знатные дамы были написаны его искусной рукой как живые.
138
«Портрет Генриха VIII в рост» (Ливерпуль, Галерея Уолтерс; вариант — Чатсуорт, собрание герцога Девонширского; ил. 43, 44).
139
«Портрет принца Эдуарда» (1539, Вашингтон, Национальная галерея; ил. 45); «Портрет принцессы Марии» (1543, Лондон, частное собрание); «Портрет принцессы Елизаветы» не сохранился.
В Зале хирургов в Лондоне находится великолепная картина его работы, изображающая получение старшинами этой гильдии грамоты на привилегии [140] . Здесь тот же король Генрих, представленный в натуральную величину, величественно сидит в богато убранном кресле, с пышным ковром под ногами; по обеим сторонам его стоят на коленях старшины, которым он правой рукой передает грамоту, принимаемую одним из них с глубочайшим почтением.
Некоторые думают, что Гольбейн не успел вполне окончить это произведение и что после его смерти оно было докончено другим живописцем. Если это так, то продолжатель с таким совершенством умел подражать Гольбейну, что теперь никто из художников и знатоков не может заметить разных рук в этом произведении.
140
«Генрих VIII дарует привилегию цеху цирюльников и хирургов» (1541, Лондон, Барбере Холл; ил. 46).
Затем еще в различных знатных домах можно видеть целое множество превосходных портретов его старательной руки. Число их так велико, что удивляешься, как мог он написать в течение своей жизни еще так много прекрасно исполненных картин, помимо всего, что он нарисовал в столь большом количестве и с такой тщательностью для золотых дел мастеров, художников, граверов, скульпторов, резчиков по дереву и других и всего, что он так изумительно прекрасно в тонко вылепил из воска. В этом последнем искусстве он также как человек, умевший ко всему применяться, стоял на большой высоте и одинаково был превосходным мастером и в масляной и клеевой живописи, и в миниатюре. До поступления на службу к королю он совсем не писал в технике миниатюры; но когда при дворе короля встретился с одним живописцем, по имени Лука, который был одним из самых искусных и знаменитых мастеров этого рода живописи, он подружился с ним и лишь только увидел, как тот работает, тотчас же все и усвоил. Потом он превзошел его настолько, насколько, можно сказать, свет солнца превосходит свет луны, так как был несравненно выше и в рисунке, и в живописи, и в композиции.
В пиршественном зале Ганзейского дома на Стальном дворе в Лондоне находятся две большие, великолепные, писанные водяными красками на полотне картины Гольбейна, одинаково замечательные как по живописи, так и по исполнению. Одна из них представляет триумф богатства, а другая, в противоположность ей, триумф бедности [141] . Олицетворением богатства является бог Плутос, или Дий, представленный в образе плешивого старика, сидящего на красивой золотой, античного вида колеснице и одной рукой достающего из сундука деньги, а другой разбрасывающего золотые и серебряные монеты. Его окружают Фортуна и Фама, или Счастье и Слава; возле него на колеснице стоит множество мешков с золотом; позади колесницы видна толпа людей, кидающихся подбирать сыплющееся золото. По сторонам колесницы шествуют цари древности, прославившиеся своими богатствами, каковы Крез, Мидас и другие. Колесницу везут четыре великолепные белые лошади, которых ведут четыре женщины, обозначенные именами, написанными то сверху, над их головами, то снизу, под ногами. Фигуры женщин изображают те качества, которыми достигается богатство и которые служат пояснением аллегории. Все обнаженные части их тел — головы, руки и ноги — написаны краской телесного цвета, а все одежды — гризайлью, причем каймы и украшения вырисованы золотом из раковин. Точку зрения на обоих полотнах мастер очень обдуманно взял в уровень с землей, отчего все фигуры видны снизу.
141
Панно погибли, сохранился лишь рисунок к «Триумфу богатства» (ок. 1532–1533, Париж, Лувр; ил. 47) и копии с обоих панно, выполненные в XVII в.
На другой картине, «Бедность», изображено следующее: бедность в образе изморенной голодом, сухощавой старухи сидит на развалившейся телеге, на связке соломы, под балдахином, или крышей, забранной сверху пучком старой соломы; вид ее очень плачевный, и одета она в убогое, протертое и заштопанное платье. Ее телегу влекут жалкая кляча и такой же жалкий осел. Перед телегой идут мужчина и женщина, одинаково изнуренные и исхудалые, в отрепьях, ломая руки и издавая жалобные стоны. Мужчина несет лопату и молоток. Спереди на телеге сидит Надежда, с трогательным выражением в лице, обращающая свои взоры к небу. Кроме этих видно еще много и других второстепенных фигур. Одним словом, это есть прекрасное аллегорическое изображение, поэтичное по мысли и замечательное по своей композиции, отменному рисунку и превосходной живописи.