Книга Семи Дорог
Шрифт:
– Нормальный, – сказала Ирка, боясь поднять глаза.
– Так почему копье не отдала?
– Она не готова. Пока что. Отдам на днях, – ей казалось, что только осел сейчас не распознает ложь. Она сидела красная, потная, ощущая, как воздух в комнате нагревается от соприкосновения с кожей.
– А на днях что? Будет готова? – ехидно спросила Ламина, отвлекаясь от оруженосца Холы, на колени к которому она по рассеянности села, чтобы уменьшить его хозяйке радость от новоселья.
Ирка не ответила. Она сидела, закрыв глаза, и ждала, пока на нее начнут кричать. Но все
Радостно вскрикнув, та метнулась к синтезатору, согнала кого-то со стула, и началась пытка. Валькирия серебряного копья играла неплохо, но относилась к числу тех горе-музыкантов, которые, сделав в сложной пьесе одну ошибку, моментально выходят из себя, начинают все заново, снова ошибаются, психуют, вскакивают, начинают играть с первой ноты и бросают своих зрителей с ощущением, что они вообще ничего не умеют.
– Иль, а Иль? Может, отдохнешь? Хватит? – умоляюще спросила Хола.
– Нет, не хватит! Я таки сыграю хорошо! Всем сидеть, я сказала!
Когда ее наконец согнали, до синтезатора дорвалась Гелата. Играла она втрое хуже, причем вещи не сложнее «Кузнечика», однако весело, с задором, с покачиванием головы, со сдуванием с глаз челочки, с кокетливым поглядыванием на своего оруженосца. На ошибки не обращала внимания, и поэтому, когда она встала через пять минут, все были убеждены, что играет Гелата блестяще и способна приглашать к себе на мастер-класс самого Шопена.
К Ирке подошла Радулга, отозвала ее к окну и очень внезапно, потому что раньше никогда этого не делала, начала ругать Багрова, приписывая ему все Иркины несчастья. Ирка попросила ее замолчать. Валькирия сердито толкнула раму, захлопывая окно. Там, снаружи, начинал уже хлестать дождь. Стекло плакало длинными струями, искажая быстро темнеющее небо.
– И ты такая же упертая! – хмыкнула Радулга. – Да только смотри: аукнется! Из-за него ты из валькирий вылетела, смотри, как бы хуже чего не было. Гниль – она на месте не стоит. Оглянись лет на пятьдесят. Те валькирии имели дело с простыми работягами, которые хоть и дверью хлопнут, и рюмку опрокинут перед обедом, да хотя бы верные. Надо будет – грудью тебя закроют. А тут глаза расползлись на дворянчика! И не курит, и ручки целует, а то, что он скользкий, как-то чихать!
– Неправда, – сказала Ирка тихо, но решительно. – Не лезьте в нашу личную жизнь!
– Ух ты, какие мы строгие! Личная жизнь, солнце мое, это жизнь личности! А для твоего дурандота личная жизнь – это только то, что связано со слюнообменом. Другой он и вообразить не в состоянии.
Радулга говорила не с обычной злобой, а с глухой тоской в голосе. Ирка вспомнила ее погибшего оруженосца и сегодняшнего Алика, который шутил только про загробную жизнь Джобса, и не испытала обычного отторжения, которое всегда вызывала у нее раздражительная валькирия.
– Неправда, – повторила Ирка еще упрямее.
Параллельно
Ирке подумалось, что можно быть хорошим принципиальным человеком, всю жизнь совершать правильные поступки и защищать свои права, но при этом окружающим будет с тобой тягостно. Но ведь стал же Алик почему-то оруженосцем, даже зная, какая судьба постигла его предшественника? «Значит, не только для валькирии, но и для каждого оруженосца есть свой путь», – решила она.
Радулга внимательно смотрела на нее, чего-то ожидая. Ирка не понимала чего.
– Все хотят быть любимыми, но никто не хочет любить. Кто-то должен рискнуть и вложиться первым, а дальше как будет, так и будет, – сказала Ирка.
Она смотрела теперь только на дождь. Ее удивляло, что здесь, на двадцать дремучем этаже, сам дождь был не виден, словно и не шел, лишь по стеклу текла река.
– Чего? Ты о чем? – не поняла Радулга.
– Любовь как почвенные воды. Иногда они поднимаются, даже в пустыне, а иногда уходят. И никто не знает, отчего и почему.
Радулга повернула ее к себе и положила ладонь на лоб.
– У тебя жар, – озабоченно сказала она.
– Не, просто мозги кипят… Я включила самоподогрев!
Ирка достала щенка и, спрятавшись между столом и батареей, где ее прикрывала свисавшая скатерть, стала кормить его из шприца. Теперь она повсюду таскала малыша с собой в контейнере для животных, иначе каждые три часа приходилось возвращаться домой.
Ирка уже заканчивала кормление, когда ее убежище обнаружила Хаара.
– Это кто у нас такой? Собака? – спросила она, присаживаясь на корточки.
– Это Мик! – сказала Ирка, решительно вычеркивая его из числа собак.
Хаара осторожно тронула щенка пальцем, после чего внимательно оглядела палец, проверяя, не причинен ли ему какой-либо ущерб.
– Ну-ну… А ватные палочки зачем? – поинтересовалась она, заглядывая в контейнер.
– Живот тереть! – с вызовом сказала Ирка. – Щенки, извиняюсь, ходят в туалет только после материнского массажа!
Она ожидала, что брезгливая Хаара поморщится, но валькирия разящего копья улыбнулась, причем вполне дружелюбно. Оттаяв, Ирка рассказала ей о пакете со щенками.
Та выслушала очень внимательно. Потом попросила подержать малыша и, внимательно оглядев его, заинтересовалась белым пятном и царапиной у него на животе, превратившейся в маленький шрам. Ирка услышала, как она пробормотала: «Только не надо говорить, что…»