Книга судьбы: ежедневные медитации с Конфуцием
Шрифт:
Цзы Гун вновь спросил:
— Прошу объяснить мне, кто может следовать за ним?
Учитель ответил:
— Тот, кого его община признает обладающим сыновней почти—тельностью и кого его клан признает обладающим любовью к старшим братьям.
Цзы Гун сказал:
— Осмелюсь спросить, кто может следовать за ним?
Учитель ответил:
— Тот, кто правдив в словах и решителен в делах, пусть и маленький чело—век, может следовать за ним.
Цзы
— А каковы те, кто занимается делами правления ныне?
Учитель ответил:
— Увы, что можно сказать о людях, чьи способности столь ничтожны?
XIII, 29
Учитель сказал:
— Если добродетельный человек будет обучать людей семь лет, то их можно посылать даже на войну.
XIV, 24
Учитель сказал:
— В древности учились, чтобы совершенствовать себя. Ныне же учатся, чтобы похваляться перед другими.
XVI, 9
Конфуций сказал:
— Высший — тот, кто обладает знаниями от рождения. За ним следует тот, кто приобретает знания благодаря учению. За ним следует тот, кто приступил к учению, лишь столкнувшись с трудностями. Того же, кто, столкнувшись с трудностями, все равно не приступил к учению, народ причисляет к низшим.
XVII, 3
Учитель сказал:
— Лишь высшая мудрость и низшая глупость никогда не меняются.
Падший Феникс
Но здесь происходит неожиданное — Учитель оказывается отторгнутым той традицией, тем Учением, которое сам же и старался проповедовать. Он — человек, который вынес мистические знания на уровень государственного служения и открытого преподавания, — оказывается подвергнут остракизму со стороны тех носителей Учения, которые продолжали проповедовать его в закрытых школах.
Вероятно, именно из-за отхода от традиции закрытости школы на Конфуция постоянно обрушивалась критика. Более того, как можно судить из ряда высказываний, записанных его учениками, выпады эти исходили не столько от власть предержащих, которые как раз с радостью привечали мудреца, но от последователей других школ. Вот один такой эпизод:
«Чань Цзюй и Цзе Ни вместе пахали. Кун-цзы, проезжая мимо, послал Цзы Лу (одного из своих лучших учеников — А.?М.) разузнать их о переправе.
Чан Цзюй спросил:
— А кто это правит, сидя на повозке?
Цзы Лу ответил:
— Это Кун Цю.
И услышал вопрос:
— Не луский ли это Кун Цю?
— Да, это он, — ответил Цзы Лу.
— Так этот сам должен знать, где находится переправа».
Уже в этом ответе звучит тонкая издевка над Конфуцием, который сам учил людей как совершенствовать себя — не случайно «переправа» стала синонимом спасения, самосовершенствования. Но далее Чань Цзюй и Цзе Ни еще жестче высказываются в отношении Конфуция, обращаясь к его ученику Цзы Лу: «Посмотри-ка, что творится! Вся Поднебесная бушует и вышла из берегов. С кем ты хочешь добиться перемен? Ты следуешь за тем, кто избегает плохих людей! Не лучше ли последовать за теми, кто избегает этого мира?» (XVIII, 6).
«Те, кто избегает этого мира» — типичное обозначение мистика-отшельника, человека «сокровенных знаний», идеального образа носителя Истины. Конфуций в глазах встречных, как видно, к таковым не относится. Он слишком социализирован, открыт, для того чтобы быть мистическим учителем. Он «избегает плохих людей» — излишняя морализация никогда не была чертой тайной традиции. И он уже отпал от нее.
А вот другой эпизод:
«Чусский безумец Цзе Юй, проходя мимо Кун-цзы, пропел:
— О Феникс, Феникс! Как же упала твоя добродетель! Нельзя осуждать людей за то, что было, а то, что будет — еще будет. Брось всё! Ныне опасно участвовать в управлении!» (XVIII, 5).
Это предупреждение Конфуцию значительно серьезнее, чем-то, о котором сказано выше. Это прямое обвинение и даже угроза. Почему? Для этого прежде всего постараемся понять, кем мог быть «чусский безумец». Почему безумец? Почему именно из царства Чу?
Дело в том, что именно южная область Чу еще во времена Конфуция сохраняла мощные традиции шаманизма и медиумизма. Оттуда выходили маги, гадатели, которых за их эксцентричное поведение именовали «безумцами» — именно под таким названием подобная категория людей фигурирует, например, у «Чжуан-цзы». И там очевидно, что речь идет об особой категории посвященных, что непосредственно общаются с небом, отличаются «безумными речами» и необычным поведением. Именно к ним идут за советом, именно они предсказывают великие события. И вот такой человек сталкивается с Конфуцием. И прямо обвиняет его в полном падении и отпадении от традиции древних.
Он называет Конфуция «Фениксом» — это символ магического могущества, а в ранних культурах это еще и посредник между миром мертвых и миром живых, подобно дракону и некоторым другим птицам. Феникс появляется в государстве как знак процветания и благоденствия. Этот чусский маг обращается к Конфуцию как представителю той традиции магов и медиумов, к которой принадлежит сам. Но тут же открыто и при учениках обвиняет Конфуция в том, что, по сути, тот перестал быть частью той традиции, в которой воспитывался. Его магическая сила — «благодать» — уменьшилась. Он стал использовать свои знания не для магического управления силами, но для общества. Конфуций пошел на службу к правителям и занялся делами управления, сколь бы ничтожными эти усилия ни были. Но он давал советы, пытался правителей и чиновников наставлять на истинный путь и, самое главное, — открыто проповедовал перед людьми непосвященными. И отшельник призывает его наконец отказаться от погони за служебной карьерой и оказания услуг неправедным правителям. Конфуций же страстно стремился оказаться полезным практически любому, даже не самому праведному правителю, откликаясь на любой призыв. И вот он получает хлесткую пощечину от человека, который действительно является частью древней традиции.
Примечательно и то, что происходит после того, как чусский отшельник обвинил его в отпадении от традиции: «Конфуций сошел с повозки, намереваясь побеседовать с ним, однако тот быстро удалился и Кун-цзы не смог с ним побеседовать». Конфуций, как и в первый раз, пытается объясниться, пояснить суть своих поступков. Но, увы, с ним не хотят говорить — он оказывается уже «не вхож» в это сообщество.
Поразительно, что в историях его жизни нет ни одного упоминания о том, что его поступки одобряли сами отшельники, мистики и бродячие посвященные. Наоборот, все они самым резким образом осуждают его. Какой-то отшельник в царстве Вэй, услышав, как Конфуций бьет в каменный колокол (скорее всего, это было частью магического ритуала), откровенно говорит ему: «Эти удары рождают у других лишь раздражение: ах, никому не понять меня… Ну и пусть никому не понять тебя — остановись, наконец!» (XIV, 39). Он, вероятно, действительно многих начинает просто раздражать.