Книга судьбы: ежедневные медитации с Конфуцием
Шрифт:
VII, 25
Учитель обучал четырем наукам: культуре (вэнь), [истинным] поступ—кам, преданности и искренности.
VIII, 8
Учитель сказал:
— Воодушевляйся «Каноном песнопений» («Ши цзин»), опирайся на Правила, совершенствуй—ся музыкой.
VIII, 17
Учитель сказал:
— Постигай Учение так, словно боишься не обрести его, а получив — бойся утратить.
IX, 6
Первый
— Не является ли Учитель посвященным мудрецом? Почему у него столь много талантов?
Цзы Гун ответил:
— Само Небо щедро наделило его совершенной мудростью и столь многими талантами.
Учитель, услышав это, сказал:
— Что знает обо мне первый советник! В молодости я был беден, поэтому освоил многие презренные занятия. А многими ли знаниями должен обладать благород—ный муж? Совсем немногими.
XV, 39
Учитель сказал:
— Передавая Учение, не делай различий по происхождению людей.
XVII, 8
Учитель сказал:
— Ю! Знаешь ли ты шесть слов, которые приводят к шести ошибкам?
— Нет, — ответил Цзы Лу.
— Ну, тогда слушай. Стремление к человеколюбию без любви к учебе ведет к глупости. Стремление к Знанию без любви к учебе приведет к неустойчивости в жизни. Стремление к честности без любви к учебе приведет к тому, что будешь наносить вред людям. Стремление к прямоте без любви к учебе приведет к горячно—сти. Стремление к мужеству без любви к учебе приведет к смуте. Стремление к твердости без любви к учебе приведет к сумасбродству.
XVII, 9
Учитель сказал:
— Дети мои, почему же никто из вас не изучает «Канон песнопений» («Ши цзин»)? О, «Канон песнопений»! Ведь с его помощью можно развить воображение и расширить кругозор, стать более общительным и научиться иронии. Из него можно узнать, как вблизи служить отцу, а вдали — правителю, как называются птицы и звери, травы и деревья.
XVII, 10
Учитель спросил Боюя:
— Читал ли ты «Песни царства Чжоу» и «Песни царства Шао» из «Канона песнопений»? Тот, кто не читал их, подобен человеку, что уперся в стену!
«Песни царства Чжоу» («Чжоу нань») и «Песни царства Шао» («Шао нань») — две части из «Канона песнопений», в которых идет речь о самосовершенствовании и добродетельных нравах, в том числе добропорядочных нравах жен правителей в южных царствах.
Радостный и безмятежный
Как-то правитель области Шэ попросил ученика Конфуция Цзы Лу рассказать ему о его Учителе, но Цзы Лу ничего не ответил. Узнав об этом, Конфуций произнес: «Почему бы тебе не сказать об этом просто так: это такой тип человека, который забывает о еде, стараясь решить какую-нибудь проблему, что повергла его в глубокие раздумья, который столь преисполнен радости, что забывает о своих заботах, и который не замечает даже натиска старости».
Ученики оставили немало записей о Конфуции в повседневной жизни. Они разбросаны по всем главам «Лунь юя», хотя большая часть их содержится в седьмой главе. Это просто фиксация поведения Мудреца для будущих поколений — запись без трактовки, без объяснений, без комментариев самого Учителя, в расчете на то, что лишь в дальнейшем можно будет понять сам масштаб личности и смысл его поведения. Ну что может нам дать упоминание о том, что Конфуций «поднимался на повозку, держа спину прямо и ухватившись за веревочные поручни. Сидя в повозке, назад не смотрел, быстро не говорил, распоряжений не давал» (Х, 26)? А вот и другой «отчет» о привычках Учителя: «Когда он спал, то не лежал как мертвый; когда был дома, то не сидел как при гостях» (Х, 24), т. е. на коленях на циновке. «Обычно ел немного и от имбиря никогда не отказывался. Он не ел испортившуюся рыбу или протухшее мясо» (Х, 8) — разве можно как-то по-другому? «В тот день, когда он плакал, он не пел» (VII, 10) — интересно, насколько это действительно значимо? Но все эти незначительные описания и эпизоды — части, из которых складывается мозаика личности Конфуция. Что здесь сущностно, поистине значимо, а что мелочно и никчемно, не знают даже его ученики. Поэтому они и записывают все, что сами подмечают, позволяя последующим поколениям давать оценки.
По словам учеников, он «ласков, уважителен, скромен, уступчив» (I, 10), поэтому всегда располагал к себе людей. Когда его не одолевали дела, он был радостен и безмятежен (VII, 3).
Как всякий наставник, он превыше всего ценит именно дела, а не рассуждения, и с этой точки зрения Конфуций не философ, то есть не тот, кто «любит мудрствовать», а тот, кто настраивает мысли других так, чтобы те действовали безошибочно, безукоризненно и в соответствии с Ритуалом. «У того, кто беззастенчиво произносит слова, с трудом исполняются дела» (XIV, 20). Для него цзюньцзы тот, кто «прежде претворяет слова в дело, а затем следует им» (II, 13).
Сам Конфуций, судя по описаниям эпизодов его жизни, во всем стремился следовать канону цзюньцзы, был, как и цзюньцзы, «строг, но не склонен к ссорам, легко сходится с людьми, но не вступает ни с кем в сговор» (XV, 22). Кун-цзы действительно не примыкал ни к какой партии или группировке (дан) и стремился сохранять независимость своих суждений. Обстановка не благоприятствовала такому поведению: заговоры, группировки, фракции стали нормой жизни того времени, Конфуций же, открыто участвуя в политической борьбе, все же оставался над суетой и по настоящему был близок лишь со своими учениками.
Как-то его ученик Цзы Гун спрашивает:
— Что можно сказать о человеке, если вся деревня его любит?
— Это никчемный человек, — ответил Конфуций.
— А что можно сказать о человеке, которого вся деревня ненавидит?
— И это никчемный человек, — сказал Конфуций. — Было бы намного лучше, если бы хорошие люди из этой деревни его любили, а дурные — ненавидели.
В этом — ответ на загадку его кажущейся раздражительности и нетерпимости: он просто не желает быть, как он сам замечает, человеком «с ловкой миной и льстивой речью».
Он чрезвычайно требователен к себе — отсюда и такая кажущаяся желчность и нетерпимость к мелочам. Ведь «если к самому себе будешь более требовательным, чем к другим, то избежишь обид» (XV, 15).