Книга встреч
Шрифт:
11. БЕЗНАДЕГА
Александр Солженицын перед смертью признался, что верил в Россию всегда: когда отступал вместе с Красной Армией, когда сидел в лагерях, верил в изгнании, верил даже в ельцинские годы… А теперь вот — разуверился.
Не тот человек Солженицын, чтобы запросто отмахнуться от его мнения. Тем более что он, видимо, не одинок в своем отчаянии: на мысли, подобные солженицынским, наводит и новая повесть Валентина Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана». Не объедешь на кривой кобыле эту книгу и не замолчишь, потому хотя бы, что каждое новое слово Валентина
Для тех, кто до сих пор не прочитал повесть, перескажем вкратце ее содержание. Где-то в большом сибирском городе случилось несчастье: рыночный торговец-кавказец изнасиловал 16-летнюю девушку. На кавказца было заведено уголовное дело, но мать пострадавшей — Тамара Ивановна, главная героиня повести — скоро убедилась, что суд будет неправый, что за свое преступление кавказец не понесет никакой кары, и решила наказать его сама. Что и сделала: выбрав момент, выстрелом из обреза убила насильника наповал. Обычно, пересказывая книгу «Мать Ивана, дочь Ивана», на этом и останавливаются. Между тем вышеизложенное составляет только завязку повести. Вся же повесть о том, что произошло после выстрела.
Дело ведь не в том, что мать отомстила за свою дочку: Распутин пишет не о мести, а о попытке найти выход — для себя, для народа, для страны. Дело не в том, что какой-то кавказец изнасиловал какую-то русскую девушку — увы, подобное случалось и прежде… Писатель не скрывает, а читатель без труда видит, что эта частная, семейная беда — только малая толика большой всенародной беды, что несчастная, сброшенная в грязь девочка Светка — это, простите, Россия… Да, как ни покажется это кому-то кощунственным, — но и в такой ипостаси является нам Родина: не только величественная, исполненная силы Родина-Мать, но и слабая, неразумная, доверчивая Родина-Дочка, которую, если мы не защитим, то никто не защитит… Итак, без малейших натяжек, без пафоса, без придыхания рассказ о том, как мать вступилась за дочку, становится рассказом о том, как русская женщина вступилась за Россию.
И все было бы хорошо, и нам на этом можно было бы остановиться, — если бы сам писатель остановился на этом.
Повторяем, выстрел Тамары Ивановны звучит в самом начале книги… Что же происходит потом? Вот то-то и оно, что ничего.
Справедливость восторжествовала? Нет. Вражеский отряд не заметил потери бойца, а дочери утраченная невинность не вернулась. Может быть, мать успокоилась, совершив свой тяжкий долг? Нет. Беда, постигшая ее семью, не такого свойства, что «есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы». Обидчика нет, а обида жива. Может быть, народ (хотя бы в повести), разбуженный звуком выстрела, встал, поднял голову, огляделся во гневе?.. Этого тоже нет. Что же есть?
Тамару Ивановну арестовали, дали ей сравнительно небольшой срок. Она — женщина сильная, стойкая перенесла заключение, как переносила все в этой жизни, но, конечно, тюремные годы бодрости ей не прибавили. Муж ее, Анатолий, человек не столь крепкий, терзаемый горем и стыдом (стыдом за то, что невольно взвалил на жену свою мужскую обязанность — защиту дочерней чести), впал в тяжкое, смертное уныние, и счастье еще, что не запил, не наложил на себя руки… Дочь Светлана так и не оправилась после удара: вся жизнь у нее пошла безтолково, наперекосяк… И вот возвращается Тамара Ивановна из тюрьмы, идет по родному городу и видит, что ничего вокруг за эти годы не изменилось, разве что в худую сторону, жизнь все та же — чужая, враждебная, грязная… Заходит она домой — а муж, обессилевший от отчаяния, и глаз на нее поднять не может…
На том книге и конец.
Я в своем пересказе, конечно, пропускаю многие сюжетные линии, но, поверьте, все они точно так же безысходны — даже история сына Тамары Ивановны, Ивана. Поначалу кажется, что именно с ним связаны надежды писателя, что именно этот крепкий, умный парень, единственный из героев, не сваленный с ног семейным горем, сможет найти выход из всеобщей безнадеги, — но нет… Что-то Иван определенно ищет, но ни для себя, ни для семьи, ни для читателя его поиски успехом не завершаются. Путь этого героя автором многозначительно не завершен, выведен за пределы повести: дескать, вот, ужо… когда-нибудь такие парни все расставят по своим местам, укажут всем свое место, раздадут всем сестрам по серьгам… Но, честно говоря, реальность повести не оставляет места для подобных надежд; скорее можно предположить, что, помыкавшись в бесплодных поисках, Иван замкнется в отчаянии, подобно отцу, или начнет палить в кавказцев, подобно матери, — что (и это убедительно доказано самим В.Г. Распутиным) ни в коем случае выходом не является.
Что тут скажешь? Нравится это нам или нет, а оптимизм вообще не относится к писательским добродетелям Валентина Григорьевича. Он и сам признается: «…жизнь-то сегодня тяжелая. И в моих книгах она тяжелая, и я добавляю этой тяжести читателю. И, конечно, не всякий выдерживает такую нагрузку». Чего же мы хотели дождаться от новой его книги? Чтобы писатель в ней изрек, как некий гуру: «Делайте то-то и то-то, и все будет в порядке»? Что и говорить, надежда услышать это была слабая. А все-таки была.
Чернышевского обвиняют в том, что он будто бы выдумал «вечный русский вопрос»: «Что делать?» А это вовсе не так. Чернышевский в своей книге не спрашивал, но отвечал: «Что делать? — а вот что: во-первых… во-вторых… и в-третьих… Поняли? Исполняйте!» И слабенький, смешной, литературно беспомощный его роман зачитывали до дыр, выхватывали друг у друга из рук, бредили им наяву… Как не хватает сейчас чего-то подобного!..
Увы, но поэт в России по-прежнему больше, чем поэт, и Валентин Распутин больше, чем любимый народом прозаик. Когда в безмятежные советские времена он говорил нам, что все не так уж и хорошо, это отрезвляло, это заставляло задуматься, это будило души. А сейчас?
Да мы и сами не слепые! Нам и без подсказок понятно, что ничего не понятно. Простите за резкость, но мы и сами не можем найти выход, и нам не нужен еще один потерявшийся, пусть даже зовут его В.Г. Распутиным. И не впечатляют такие слова Валентина Григорьевича: «Пока я вижу одно и полностью уверен в этом, что дело (в России. — А.Б.) дошло до края. Знаю и другое: если дело дошло до края, то по всем законам начинается обратное движение».
Это похоже на то, как человек летит в пропасть и рассуждает: «Эх, глубоко я залетел! Не может так долго продолжаться! Видимо, когда достигну дна, начнется обратное движение».
Мы, что скрывать, ждали от живого классика поддержки, опоры, мудрого совета… Получили ли мы его?
Вы знаете, если задуматься, то поймешь: да, получили. Хотя, конечно, это совет «от противного». Книга Распутина во весь голос кричит: путь, на который толкает отчаяние, — неверный путь. Возможно, кому-то это покажется диким, но единственный вывод из книги таков: не нужно было Тамаре Ивановне стрелять. Лучше бы она попыталась воскресить дочь, чем убивать кавказца. Кровь насильника не смыла грязи со Светкиного лица.