Книга зеркал
Шрифт:
Если Видер поставил верный диагноз, то вполне возможно, что Симмонс действительно не помнил, что случилось ночью, когда он действовал в измененном состоянии сознания, ведь, проснувшись утром, он был совсем другим человеком. Видер убедил своих коллег в правильности нового диагноза, и суд отправил Дерека Симмонса в Трентонскую психиатрическую лечебницу в Нью-Джерси, где содержались опасные преступники, страдающие психическими расстройствами. Видеру позволили проводить сеансы психотерапии с использованием гипноза и противосудорожных лекарственных препаратов.
К сожалению, спустя несколько месяцев один из пациентов жестоко избил Дерека Симмонса,
Годом позже по настоянию Видера Дерека перевели в психиатрическую больницу Марлборо, заведение с менее суровым режимом. Профессор помог Симмонсу восстановить личность, – впрочем, по словам Лоры, это было полуправдой. Новый Дерек Симмонс походил на прежнего лишь именем и внешностью. Да, он умел писать, но не помнил, где и когда этому научился; воспоминаний о школьных годах у него не сохранилось. Он обладал всеми навыками и умениями электромонтера, но не знал, когда и как их приобрел. Воспоминания о жизни до психиатрической лечебницы были надежно спрятаны где-то в глубинах его мозга.
Весной 1985 года судья удовлетворил запрос адвоката об освобождении Симмонса из психиатрической больницы в связи с тем, что пациент не проявляет никакой склонности к насилию и ведет себя примерно. Однако же ясно было, что Дерек Симмонс не способен вести самостоятельный образ жизни, не сможет устроиться на работу и рано или поздно снова вернется в лечебницу. Он был единственным ребенком в семье, мать его умерла от рака, а отец, с которым Дерек не ладил, после убийства Анны Симмонс переехал в другой город и судьбой сына не интересовался.
Видер снял в аренду двухкомнатную квартиру рядом со своим домом, поселил в ней Дерека и стал выплачивать ему ежемесячное жалованье за всевозможные ремонтные работы. Дерек жил один, держался особняком, и соседи на него косились. Иногда он запирался в своей квартире и не показывался целыми днями, а то и неделями. В такие дни Видер навещал его, приносил еду и заставлял принимать лекарства.
Меня растрогали и судьба Дерека, и отношение Видера к своему пациенту. Подумать только, профессор Видер помог Дереку – не важно, убийце или нет, – жить нормальной жизнью. Да, душевная болезнь ограничивала свободу Дерека Симмонса, но все же он был не за решеткой, а на воле. Без Видера он провел бы остаток жизни в психиатрической лечебнице, окруженный жестокими охранниками и безумными пациентами. Лора рассказывала, что вместе с Видером несколько раз посещала Трентонскую больницу и заведение произвело на нее угнетающее впечатление.
На следующей неделе выпал первый снег. Я трижды приезжал в профессорский особняк и всякий раз заставал там Дерека, который вечно что-то чинил. Мы разговаривали, курили и смотрели на озеро, придавленное тяжелыми серыми небесами. Если бы я не знал, что Дерек болен, то счел бы его обычным человеком – застенчивым, нелюдимым и не особо умным, но в остальном вполне нормальным. На опасного преступника он нисколько не походил, о Видере отзывался с благоговением и прекрасно понимал, чем обязан профессору. Однажды Дерек сказал мне, что взял щенка из собачьего приемника, назвал его Джек и теперь каждый вечер гуляет с ним в парке.
Я так подробно рассказываю о Дереке потому, что ему отведена
Глава пятая
В начале декабря я получил самое важное известие в жизни.
Лайза Уилер, сотрудница Файерстоунской библиотеки и моя хорошая знакомая, сказала мне, что в Нассау-Холле выступит редактор нью-йоркского литературного журнала «Сигнатура». В то время этот журнал, ныне исчезнувший, считался весьма влиятельным изданием в литературных кругах, хотя и распространялся небольшим тиражом. Лайза, зная о моем желании стать писателем, раздобыла мне приглашение и посоветовала встретиться с редактором после окончания лекции и передать ему мои рассказы. Я не отличался ни особой робостью, ни назойливостью и три дня перед лекцией мучительно раздумывал, как лучше поступить. В конце концов, уступив уговорам Лоры, я отобрал три рассказа, составил свое резюме, вложил их в конверт и отправился с ним на лекцию.
Я пришел в Нассау-Холл раньше назначенного часа и остановился покурить. День выдался пасмурным, свинцово-серым, и в деревьях неподалеку каркали вороны.
Недавно выпал снег, и два бронзовых тигра у входа выглядели марципановыми фигурками на огромном торте, присыпанном сахарной пудрой. Ко мне подошел какой-то худощавый мужчина в вельветовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях и в галстуке в тон, попросил зажигалку. Большим и указательным пальцем он, будто эдвардианский денди, сжимал длинный мундштук слоновой кости, в который была вставлена тонкая самокрутка.
Мы разговорились. Он поинтересовался моим мнением о предстоящей лекции, и я честно ответил, что тема лекции мне неизвестна, но по окончании я надеюсь передать лектору – редактору журнала «Сигнатура» – мои рассказы.
– Великолепно! – воскликнул он, выдувая облако голубоватого дыма; над верхней губой незнакомца чернела тонкая полоска усиков, по моде эпохи регтайма. – А о чем ваши рассказы?
– Трудно сказать, – ответил я, пожав плечами. – Их лучше читать, а не обсуждать.
– А знаете, Уильям Фолкнер говорил то же самое. То есть что хорошую книгу можно только читать, а не обсуждать ее содержание. Что ж, давайте их сюда. Они же у вас в конверте, правда?
Я обомлел.
– Джон Хартли, – представился незнакомец, переложил мундштук в левую руку и протянул мне правую.
Я смущенно пожал ему руку, чувствуя, что с самого начала допустил оплошность. Заметив мое смущение, он улыбнулся, обнажив два ряда прокуренных желтых зубов. Я протянул ему конверт с рассказами, и Хартли небрежно сунул его в потрепанный кожаный портфель, прислоненный к металлической стойке пепельницы между нами. Мы докурили сигареты и молча вошли в аудиторию.
В конце лекции, ответив на вопросы слушателей, Хартли поманил меня к себе, вручил мне свою визитку и попросил связаться с ним через неделю.
Я рассказал Лоре обо всем, что произошло.
– Это предзнаменование, – с торжествующей уверенностью заявила она.
Лора сидела на столе, который я наскоро сколотил в углу гостиной, – обнаженная, болтая ногами, чтобы побыстрее просохли только что накрашенные ногти, – и протирала очки кусочком замши.
– Так оно всегда бывает, когда на роду написано, – продолжила Лора. – Все совпадает и происходит естественно, без напряга, будто читаешь хорошо написанный текст. Добро пожаловать в мир высокой литературы, мистер Ричард Флинн.