Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Етоев Александр

Да и чувство юмора тоже.

Я думаю, что чувство юмора, мало свойственное моей маме, у отца было просто необыкновенным. И все мои книги он очень любил, и охотно их читал, и охотно их цитировал. Правда, при этом говорил: «Это, в сущности, всё я Юрке подсказал». Что и правда в смысле Куролесова и куролесовской серии.

Ведь и капитан Болдырев, и сам Вася Куролесов, — все это были не просто с неба взятые имена. Это сыщики, когда-то работавшие вместе с его отцом.

После «Куролесова» писатель написал «Листобой», тонкий сборничек осенних миниатюр об охоте, о налимах, о листьях и о том, как не заблудиться в словах.

Последнее важно знать — особенно человеку пишущему. Способ же не заблудиться в словах сродни способу не заблудиться в лесу. Надо снять с себя куртку, свитер, тельняшку. Вывернуть тельняшку наизнанку, потом надеть. В голове должно что-то перевернуться, и дорога к дому отыщется. То же самое при работе со словом — чувствуете, что заблудились в словах, разденьтесь, выверните тельняшку, точечка-то и встанет на место, туда, где ей положено быть.

А потом Коваль написал «Недопеска» — «одну из лучших книг на земле». Так назвал эту книжку поэт Арсений Тарковский.

Арсений Саныч, прочтя книжку, пришел в бешеный восторг. Он меня целовал, обнимал всячески, трогал мою руку и говорил всем встречным-поперечным, которые ничего не понимали: Это Юра Коваль. Он «Недопеска» написал…

Белла (Ахмадулина. — А.Е.) потом прочла «Недопеска» и тоже рехнулась, она сошла с ума на этой почве. Она даже разговаривала голосом недопеска. То есть у нее был особый голос такой, она говорит: Вы понимаете, каким голосом я с вами разговариваю? Я говорю: Каким? Говорит: Это голос недопеска…

И вот ведь что интересно. Лучшую книгу на земле вычеркнули из плана Детлита. Потом-то ее снова включили, и книжка вышла, но поначалу ее мурыжили, в основном по части идеологии. Самым главным мурыжником был тогдашний детлитовский завглавред Борис Исаакович Камир.

Он говорит: Юрий Осич, я же понимаю, на что вы намекаете. Я говорю: На что?.. Искренне. Я говорю: Я не понимаю, на что. Он, конечно, стремится к свободе, на Северный полюс. Это же естественно. И я, скажем, свободолюбивый человек. Он говорит: Но вы же не убежали в Израиль. Я говорю: Но я не еврей. Он: Как это вы не еврей? Я говорю: Так, не еврей.

В общем, Камир книгу Ковалю поначалу зарубил. Оно понятно: 75-й год, отказники, эмигранты. Да и фамилия у завглавреда не Иванов. Небось, не вычеркни Камир книжку из плана, подумали бы большие дяди, что разводит он сионистскую пропаганду, агитируя за землю обетованную.

«Недопеску» помог отец. Пришел в редакцию — в полковничьей форме, на голове фуражка, грудь в орденах, значок «Почетный чекист». Выразил свое недовольство. Отмел намеки на замеченные намеки. Камир подумал, что отец Коваля оттуда, и вставил книжку обратно в план.

А потом…

Потом дали по башке всему издательству и решили запретить — не «Недопеска», у которого, в сущности, тираж-то уже разошелся… А следующую книжку. Это были «Пять похищенных монахов»…

За компанию с «Монахами» запретили еще Успенского, «Гарантийных человечков». За фразу «Долой порох, да здравствует творог!» СССР в тот момент как раз наращивал свои вооруженные силы. А с продуктами, наоборот, — шел прижим.

Успенский, как человек активный, звонит Ковалю, они вдвоем пишут письмо в ЦК, собирается коллегия министерства, Успенского с Ковалем, естественно, вызывают…

Мы некоторое время слушали, как один из идиотов, я забыл его фамилию, зачитывал рецензию на мою повесть «Приключения Васи Куролесова» и всячески ее поносил…

Я

думаю, что Успенский высидел минуты три. Не больше. Как вдруг, пока тот еще читает свой доклад, Успенский вскочил грубо со словами: Кого мы слушаем? Что за обормот? Что он несет? Вы кто такой? Вы что, специалист по литературе? И пошел на него, попер: Да что вы читаете нам? Вы цитируете величайшую литературу в мире. Молчать. Скотина. Дурак. Идиот. Кто, где здесь Свиридов (в то время председатель Госкомитета по печати при Совете Министров РСФСР. — А.Е.)? Свиридов, кто у вас работает? Он не может даже два слова связать. Он ударения неправильно ставит. Посмотрите, кто обсуждает Коваля, кто обсуждает меня… Я говорю: Эдуард Николаич, присядь, давай все-таки выслушаем. Это первая моя фраза была. Он сел — послушался… Этот чудак начинает снова читать. Эдик терпит — минуты две. Ну, минуту, примерно, терпит, потом вскакивает: Коваль, ты что меня останавливаешь, как я могу это слушать!.. Жаль, что не было видеокамеры…

Короче, отбили они и «Монахов», и «Человечков». Правда, там была замешана еще и политика. За них был Сергей Михалков, ни Успенского, ни Коваля не любивший, но приехавший вступиться за тогдашнюю детлитовскую директоршу.

Потом была «Кепка с карасями», у которой консультантом по художественному оформлению был сам Самуил Алянский, друг Блока, основатель издательства «Алконост», человек исторический.

После «Монахов» и «Кепки» Коваль писал много. Рассказы детские, рассказы взрослые (сборник «Когда-то я скотину пас»), шесть книг рассказов-миниатюр совместно с Татьяной Мавриной — Коваль писал, Маврина рисовала (все шесть вошли в «Листобой», сборник издательства «Подкова» — правда, без иллюстраций, что несколько портит замысел).

Одна из самых больших удач в промежутке между «Недопеском» и «Суером-Выером» — повесть «Самая легкая лодка в мире».

«С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой» — эту фразу, с которой начинается повесть, почему-то я вспоминаю часто, хотя в своем ленинградском детстве я мечтал совсем о другом.

Повесть почти что не редактировалась и вышла так, как была написана. Лишь во фразе «Какие прекрасные девушки толпились у ног двух важнейших скульптур нашего времени» цензор убрал выражение про скульптуры. Потому что перед входом в пединститут в те времена, про которые Коваль вспоминает, стояли каменные Ленин и Сталин.

«Лодку» Коваль писал 8 лет, столько же, сколько и «Недопеска». А кажется, она сделана в одночасье.

Теперь о «Полынных сказках».

Моя мама тогда очень болела, это были ее предсмертные годы. А я ее очень любил, и мне хотелось сделать для нее что-то. А что может сделать писатель — написать…

И Коваль пишет «Полынные сказки», повесть, в основу которой легли рассказы матери.

Книгу жутко порезали, убрали все мало-мальски связанное с религией, хотя никакого особого религиозного смысла в свою повесть Коваль не вкладывал.

После сказок были написаны «Промах гражданина Лошакова» из цикла про Васю Куролесова, повесть «Шамайка», но самая главная работа шла над «Суером-Выером», будущим романом-пергаментом.

«Суера-Выера» Коваль писал в общей сложности 40 лет, начиная с 55-го года. В 95-м роман был закончен.

Я думаю, что я написал вещь, равную по рангу и Рабле, и Сервантесу, и Свифту, думаю я. Но могу и ошибаться же…

Это последняя его книга.

В 1995 году Юрия Коваля не стало.