Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов
Шрифт:
Из мелких цензурных подвигов (которые в своей совокупности складываются в величественную картину) на поприще литературного цербера отмечу следующие. Будучи главой литературной комиссии по изданию Полного (юбилейного) собрания сочинений Л. Н. Толстого, Фадеев вместе с другими комиссионерами адресует А. Жданову, тогдашнему главарю от идеологии, письмо со следующими предложениями:
Из текстов издания исключить «Азбуку» и «Книгу для чтения», «Критику догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «Краткое изложение Евангелия», «Царство Божие внутри нас», «Мысли мудрых людей», «Круг чтения» и «Путь
Это предложение, как говорится, предложено в 1947 году, а шестью годами раньше (1941) Фадеев пишет донос на писателя Вересаева, который по старческому своему неразумию умудрился написать фельетон, ругающий отечественную цензуру, и послать его не в какой-нибудь «Магаданский разнорабочий», а в главный орган писательской организации СССР — «Литературную газету». Фельетон, конечно же, не прошел, он был перенаправлен в ЦК с фадеевским комментарием: «За всей статьей Вересаева чувствуется задняя мысль — дискредитировать редакторов как работников на службе у советского государства, как проводников политики нашего государства».
Говоря короче, писатель Фадеев своими же граблями схлопотал себе по сопатке, и, как учат нас Маркс и Гегель, всё это соответствует логике всемирно-исторического процесса и нисколько не противоречит категорическому императиву немецкого философа Канта.
«Морские стихи» К. Сутягина
Это морское стихотворение называется «Ночь», оно открывает книгу. На самом деле книгу писали одновременно и поэт (К. Сутягин), и художник (А. Шевченко), поэтому трудно передать словами ее морской и веселый дух. Так, например, между каждой процитированной выше строчкой пробегает нарисованная морская волна, которую мне не изобразить наглядно из-за моих хреноватых знаний по части компьютерной графики.
Книжка элегантна, как молодая леди, та, что изображена на обложке. Радует в ней игра шрифтами, тот здоровый конструктивистский дух, завещанный нам Эль Лисицким и Родченко.
И опять же — митьковский след, вьющийся по морскому песочку…
Кстати, о Сутягине и Шевченко. Вот что написали о них их товарищи В. Белобров и О. Попов в предисловии к одной сутягинской книжке: «Шевченко — толстый, а Сутягин — низенький. Если бы они подрались, то Шевченко Сутягину пожалуй бы навалял… Взять другой случай. Если бы они вдруг оказались на необитаемом острове без продуктов. Кто из них первый не выдержит? С одной стороны, вроде Шевченко, потому что привык много жрать. С другой — Сутягин, потому что Шевченко толще и у него больше запас жира, как у верблюда…»
Оставим этот гамлетовский вопрос без ответа.
«Москва — Петушки» В. Ерофеева
Однажды в России наступила зима, совпавшая с годовщиной Великой Октябрьской революции. По случаю праздника были срочно оглашены следующие декреты:
…Передать народу всю землю уезда, со всеми угодьями и со всякой движимостью,
Не пугайтесь, это не цитата из выступления Зюганова на митинге КПРФ, состоявшемся в Москве на Лубянской площади по случаю очередной октябрьской годовщины. Это отрывок из незабвенного Ерофеева, его великой поэмы в прозе «Москва — Петушки», по сравнению с которой любой Зюганов и любые революции вместе или раздельно взятые кажутся не более чем соринкой в смеющемся глазу Клио, шаловливой музы всемирной и отечественной истории.
P.S. Интересная библиографическая подробность: цены двух первых изданий книги, вышедших в издательстве «Интербук» в 1990 году, устанавливал самолично автор. Экземпляр поэмы в первом издании стоил 3 руб. 62 коп., во втором — 4 руб. 12 коп.
Музыка воды
Верный способ, когда не знаешь, с чего начать, — начинать с цитаты. Так я и сделал, раскрыл наугад последнюю книгу Юрия Коваля («АУА») и сразу же наткнулся на фразу: «Весной 1978 года мучился, не зная, как начать письмо некоторой особе. И начал его с изображения собственных сапог».
Что ж, с сапог так с сапог. Я тут же залез в кладовку, достал свои старенькие резиновые бахилы и подумал, сколько болот исхожено в них, родимых, сколько маслят, подберезовиков, волнушек отражалось в их зеркальной резине в веселые мои грибные походы.
И стало мне отчего-то грустно. Я убрал сапоги в кладовку и вернулся к письменному столу. Потом косо посмотрел за окно, увидел небо над Озерками и вспомнил другое небо — солнечное, белое и широкое — «близорукое армянское небо».
Лето 1981 года. Ночь, жара, Ереван. В гостинице нет воды. Мы купаемся прямо в фонтане на какой-то из городских площадей. Темно, мы стараемся не шуметь, чтобы не напугать прохожих.
Мы — это Миша Пчелинцев, Гек Комаров, Гриша Беневич, Володя Чикунский, Аркаша Шуфрин, я, кто-то еще, всех сейчас и не вспомнить. Мы — участники археологической экспедиции, приехали раскапывать курганы в Араратской долине. Курганы древние, средняя бронза, две с половиной тысячи лет до Иисусова Рождества.
Какая роскошь в нищенском селенье — Волосяная музыка воды!— эти строчки Осипа Мандельштама написаны как раз про то место, где наша отважная экспедиция ковыряла землю лопатами.
Аштарак, поселок, а скорее небольшой городок, в 40 км от Еревана.
Под Аштараком, между частным пшеничным полем и частным фруктовым садом, мы и разбили наши палатки.
Палатки-то мы разбили, но ночевали в них всего раза два. Первый, когда только приехали. Второй, когда над долиной пролился единственный в том году дождь. Где же, вы спросите, мы ночевали? И отчего такое пренебрежение к романтике брезентовых городов? А ночевали мы под открытым небом. Дело в том, что рядом с местом наших раскопок был недостроенный каменный особняк какого-то князька из райкома. Князек подсел, особнячок у него отобрали, и он стоял, потерянный и забытый, в ожидании будущих перемен.