Книжный мотылек. Гордость
Шрифт:
Казалось, что будь у него возможность — он заставил бы меня встать, ощупал бы суставы и попросил показать зубы, оценивая мои стати с дотошностью, с которой он, презрев всю систему аукционов и тендеров, выбирал две недели назад у военных поставщиков сукно для пошива парадных мундиров младшим офицерам, методично сбивая цену. Об этом он, не переставая, и бубнил своим глухим, чуть монотонным голосом, видимо полагая, что ничего нет интереснее, чем история заключения этого воистину эпохального (по мнению рассказчика), контракта. На щеках Рауля проступили желваки, баронесса со скучающим видом обмахивалась веером, тетушка смотрела на фон Казара с ироничной полуулыбкой, а Пестель был сконфужен.
Визит вышел весьма скомканным —
— Какие милые… люди, — вздохнула тетушка.
— Не могу не согласится, — поддержала её баронесса Фике.
А я подумала, что так дозированно подпустить в интонации яду — мне еще учится и учится.
Ко второму акту я то ли сумела приспособиться, то ли у меня просто не осталось сил на новые волнения, но оперу я дослушала до конца с удовольствием. Когда стихли аплодисменты, а несколько экзальтированных поклонников достаточно ярко выразили свое восхищение актрисами, зрительный зал пришел в движение. Отодвигались стулья, шелестели платья, обсуждались костюмы и декорации, ценители спорили о кажущихся им такими важными нюансах, которые были не заметны простым зрителям. Мы влились в людской поток: впереди мы с Раулем, за нами следом, прикрывая наше отступление — тетушка Агата и баронесса. И снова я почувствовала себя беззащитной — шепот, который следовал за мной, взгляды, ставшие недружелюбней, откровенней, оценивающей. Думаю, что виной этому был Рауль, которого чужие взгляды, казалось, не волновали вовсе.
Засмотревшись на Рауля, я забылась и сделала именно то, чего боялась все свое недолгое пребывание на Мейфере — наступила себе на подол. Удержаться удалось только от испуганного вскрика, но не от падения. Меня спас Рауль, который подхватил на лету и помог снова встать на ноги с таким невозмутимым выражением лица, как будто он ежедневно ловит падающих девушек. Заминка была секундной, и я, немного успокоившись, решила, что никто ничего не заметил, а если и заметил, то, как воспитанный человек, решил не показывать виду. Я ошиблась, и поняла это практически сразу, когда в спину мне полетел шепоток — такой, знаете, особой категории, когда говорящие делают все, чтобы их как бы приватный разговор достиг нужных ушей.
— Видите, душечка, на какие только хитрости не идут некоторые девицы, чтобы обратить на себя внимание выгодного жениха? — Девичий голос был полон осуждения.
Я вздрогнула, бросила быстрый взгляд на своего спутника, пытаясь сопоставить привычный образ Рауля и его статус «выгодного жениха» и постаралась отодвинуться подальше. Рауль, заметив мой маневр, пождал губы и вернул прежнюю, но, естественно, безукоризненно соответствующую приличиям, дистанцию.
— Душечка, мне кажется, мы должны быть снисходительны к девушке — ведь она до сих пор не бывала в свете. Возможно, это какая-либо из его «дальних родственниц», и мистер Файн, со свойственной ему чуткостью, занялся благотворительностью? — Второй голос был полон фальшивого сочувствия, показного настолько, что от ненатуральности сводило зубы. — Кто еще, кроме мистера Файна, с его безотказностью, которой многие пользуются, взялся бы выводить эту… особу в свет?
Я снова покосилась на своего спутника — термин «безотказность» не вязался с моим представлением о нем еще больше, чем «выгодный жених». Рауль, заметив мой взгляд, вопросительно поднял бровь — мне оставалось лишь слегка пожать плечами и отвернуться.
— Вы посмотрите, душечка, — продолжала первая, — она же совершенно не умеет себя держать. Ходят слухи, что она вообще… с Изначальной.
— С Изначальной?! — Ахнула вторая. — Быть не может! Впрочем, это многое объясняет. Бедный, бедный мистер Файн.
Мне безумно хотелось повернуться к сплетницам и сказать им что-нибудь резкое и ужасно обидное, но, как обычно и бывает, прямо здесь и сейчас
Наверное, не будь я скованна правилами этикета, и сумей я найти достойный ответ сплетницам — все бы обошлось, но необходимость «держать лицо» исчерпала последние остатки моего терпения. Даже во флайбусе мне пришлось изображать безмятежность — по какой-то причине Рауль устроился напротив меня, и я просто не могла себе позволить показать слабость, к которой тетушка и баронесса, я уверена, отнеслись бы снисходительно. И в Редлифе мне не было покоя — баронесса и Рауль проследовали за нами в дом. К счастью, в доме к Раулю тут же устремился один из наших лакеев с запиской на серебряном подносе, и тот, прочитав её, заметно помрачнел, извинился, и стремительно покинул особняк. Когда Сандерс закрыл за мистером Файном дверь, моей выдержки хватило только на то, чтобы дойти до ближайшей гостиной.
Более всего мне хотелось сжать виски пальцами, и я принялась ожесточенно дергать перчатки, пытаясь снять их. Жалобный треск и расползшийся шов на одной из них стали последней каплей — из глаз хлынули слезы.
— Амели, дорогая, что случилось? — В голосе тетушки было беспокойство, и это только подлило масла в огонь.
Я зарыдала — громко, шумно, некрасиво, размазывая по лицу слезы и труды Прю безвозвратно погибшими перчатками. Все тут же пришло в движение — тетушка усадила меня на ближайший диван, вложи в руки свой флакон с нюхательными солями, а баронесса решительно задергала сонетку. Была вызвана Прю, которой надлежало убрать остатки макияжа и приложить к моему зареванному лицу холодное влажное полотенце, чтобы снять красноту и припухлость. Бригита принесла поднос с ромашковым чаем, от полноты чувств заставив все пространство вокруг чайной пары тарелочками со сладостями и выпечкой. Я начала ощущать себя звездой, вокруг которой кружится целая планетная система. Надо сказать — очень несчастной и виноватой звездой, что отнюдь не помогало успокоиться.
— Тетушка! Зачем я здесь? — Слова давались с трудом, а в самом конце я, не выдержав, всхлипнула. — Все эти правила, неписанные законы, наряды, украшения… Люди, которые улыбаются тебе, а за спиной говорят гадости, а все, что ты можешь — это улыбаться им в ответ… Тетушка, тут, на Мейфере все и всё ненастоящее, искусственное, как будто гниль, покрытая позолотой.
Я не заметила, как постепенно повысила голос, и сейчас почти кричала, некрасиво кривя рот, и чувствуя, как болит горло, перехваченное судорогой рыдания.
— Неужели нельзя было обойтись без этого фарса? — Мой голос упал до шепота, весьма жалкого после предыдущей гневной тирады. — Мы бы просто уехали в поместье, я бы занялась делом, и не чувствовала бы себя так… Так…
Слов не хватало, я захлебывалась плачем, чувствуя жгучую смесь из стыда за собственную несдержанность и облегчения от того, что смогла выговориться. После столь бурного эмоционального всплеска навалилась усталость, хотелось подняться в свою комнату и спрятаться под одеялом.