Княгиня Ольга. Ключи судьбы
Шрифт:
На седьмой день Лют вновь сам явился к воротам во главе всех своих спутников и велел десятскому передать: гость киевский Лют Свенельдич кланяется и просит допустить с дарами и приветами от его господ, князя Святослава, и матери его, княгини Эльги, и жены его, княгини Горяны. Все кияне снова были одеты в лучшее платье. Стоя впереди своих людей, в распахнутом лисьем кожухе, чтобы виден был шелк кафтана и серебряный позумент на груди, Лют улыбался, но сердце его гулко стучало. Сейчас все решится. Не настолько же Етон выжил из ума, чтобы отказаться принять дары от киевского князя, его жены и матери! Это уже будет оскорбление, которое не сойдет ему с рук! Если их сейчас не примут, станет ясно: старый йотун хочет войны. Тогда им
– Пожалуйте! – Десятский, сегодня другой, отошел от ворот и знаком предложил войти.
Шагая по мосткам через двор, Лют волновался так, как не стал бы волноваться семь дней назад. Он был не столь умен, как его старший брат или отец, но унаследовал их волчье чутье и понимал: грядут перемены. И именно поэтому улыбался от души, бросая вызов будущему. Предчувствие схватки всегда веселило ему кровь, такова была его порода.
Старую гридницу Етона Лют видел много раз, и сейчас ему сразу попался на глаза обновок. Напротив входа в дальнем конце находилась женская скамья: в прежние годы там пряли Етоновы служанки. Теперь же одна длинная скамья уступила место двум коротким, а между ними был возведен престол на возвышении.
И не пустой. Сидевшая на нем сразу притянула взгляды гостей, будто блеск огня в темноте. Саксы не обманули – новой Етоновой княгине было лет шестнадцать. Среднего роста, обычного сложения, она и правда была хороша, как цветок. Белое лицо с мягкими чертами, розовые губы – такие пухлые и свежие, что с одного взгляда на них у Люта сама собой мелькнула мысль о поцелуе. Очень высокий и широкий лоб наводил на мысль об уме, который созреет с годами и войдет в цену, когда минует пора женского цветения, – а сейчас, глядя на нее, никто и не задумается, умна ли она. Волосы княгини прятались под белым шелковым убрусом, на золотом очелье висели моравской работы узорные кольца с подвесками. Одетая в красную с золотом греческую далматику, госпожа Плеснеска сидела прямо и горделиво, сложив на коленях руки, и все это вместе – красота ее свежего лица, богатство блестящего наряда и убора, величавая неподвижность – придавало ей сходство с Зарей-Зареницей на небесном солнечном престоле.
Глядя на нее как зачарованный, Лют забыл, где находится. В Киеве он видел немало красивых и нарядных женщин, но в этой было нечто такое, что отличало ее от остальных.
– Погляди-ка лучше на меня, Свенельдич, – раздался сбоку скрипучий голос. – На мою жену все равно не насмотришься, даже если простоишь тут столбом до самой весны.
Вздрогнув, Лют обернулся. Рассердился на себя и устыдился. И правда – стоит столбом, на чужую жену загляделся, будто чащоба последняя.
Подойдя к хозяйскому престолу, Лют впился глазами в лицо Етона, стараясь найти чудесные перемены. Но нет, молодильных яблок ему лучанская Идунн [12] не принесла: перед Лютом сидел все тот же старый Етон, живущий третий срок. Морщинистое лицо, воспаленные глаза под тяжелыми веками, провалившийся беззубый рот. Топорщились косматые брови, седые, совсем уже белые волосы спускались на плечи, борода закрывала грудь. Казалось, длинным костям его тесно в усохшем теле, и сейчас новобрачный еще меньше, чем в прежние годы, напоминал собой человека. Развалина… Кожа так плотно обтягивала череп, что Лют беспокойно сглотнул: живой мертвец из старых преданий должен выглядеть как-то так.
12
Идунн – в древнескандинавской мифологии богиня весны и юности, владевшая яблоками, которые давали богам вечную молодость.
Однако выцветшие глаза из-под косматых бровей смотрели разумно, и обычных шуток насчет умаления в росте и путаницы братьев в этот раз Лют не услышал.
– Будь жив, княже! – Лют поклонился,
– В радости видеть ее! – поправил Етон, показав на супругу.
Рука его чуть дрожала. Невольно Лют снова взглянул на молодую женщину: она осталась невозмутима, лишь чуть дрогнули розовые губы. Представить этот цветок в хватке дрожащих костлявых рук было все равно что увидеть деву повешенной на дубу… Лютом все сильнее овладевало чувство жути, будто костлявая ведьма-мара тянула к нему свои ледяные руки. Казалось, в гриднице холодно, несмотря на огонь в двух очагах; Лют стиснул челюсти, чтобы не стучать зубами.
– Что тебе смотреть на меня! – продолжал Етон. – Мой вид едва ли веселил твое молодецкое сердце. А вот такой красоты, как моя княгиня, ты в своем Киеве небось не видал? А? – Он слегка наклонился с престола.
По привычке все свое считать самым лучшим Лют подумал: в Киеве и покраше найдутся, хотя ничье лицо при этом на память ему не пришло. Но и без того беседа их текла как-то неладно, надо было выбираться на правильный путь.
– Я привез тебе поклоны от моего князя, Святослава, его жены, княгини Горяны, и его матери, княгини Эльги, – сказал он, уклоняясь от разговора о красавицах. – Желают они тебе здравствовать еще много лет и править твоими землями, имея мир со всеми соседями, добрые урожаи и милость богов.
Умножения потомства, укрепления рода на вечные времена Етону давным-давно уже не желали. С тех пор как выяснилось, что проклятье Олега Вещего было не пустыми словами, это звучало бы жестокой насмешкой. Но сейчас Лют на миг заколебался: может, обзаведясь такой красивой женой, Етон вновь обрел надежду и хочет услышать эти слова?
Однако подобная мысль показалась Люту дикой, и он опустил лицо, подавляя улыбку. Ему было скорее жутко, чем смешно, и эта нелепая, сама собой просящаяся улыбка раздражала его самого.
– Святослав с супругой и матерью его прислали тебе дары в знак нашей дружбы, – добавил он, подняв лицо и стараясь овладеть собой. – Здесь черные соболя из Биармии, бобры и куницы из северных владений Святослава, вино из Царьграда. А твоей княгине, если будет на то твоя воля, я поднесу греческие паволоки и коприны, достойные ее.
– А откуда твой князь знал, что нужны дары для княгини? – Етон снова наклонился вперед, будто пытался уличить гостя в мошенничестве. – В блюде золотом увидал?
– Княгиня Эльга хотела, чтобы я поднес их тебе. Если бы она знала, что у тебя вновь есть супруга, уж верно, она повелела бы передать паволоки ей.
«Но она не знала», – хотел добавить Лют, но вовремя прикусил язык. Старому бесу полагалось заранее уведомить киевских князей о предстоящей свадьбе, чтобы они могли прислать бояр с дарами. И чтобы такие новости на них не сваливались как снег на голову. Но это позвучало бы как упрек, а попрекать князя Лют был не вправе.
– Ну, передай, коли уж у тебя хватает дерзости решать за княгиню, – ухмыльнулся Етон и пошевелился на своих куньих подушках. – Подойди же к ней. Я позволяю. Тебе ж охота поглядеть на нее поближе, да? Я слыхал, у Святослава теперь две жены, но ни одна из них и вполовину не так хороша, как моя Величана, ведь правда?
Лют, уже сделавший было два шага к престолу княгини, замер и медленно обернулся. Он никак не мог сказать «правда», даже если бы ему угрожали оружием; не так он слабодушен, чтобы опозорить перед волынянами своего князя и его высокородных жен!
– Уж если бы я… – начал он, изо всех сил сдерживая возмущение и выговаривая слова по одному, чтобы дать себе время подумать и не брякнуть лишнего сгоряча, – вздумал сравнивать красоту высокородных жен и к тому же княгинь… это была бы такая дерзость… которая не сделала бы чести ни мне, ни женам, ни их мужьям.