Княгиня Ольга. Ключи судьбы
Шрифт:
Ближники Етона были людьми храбрыми – иначе не заняли бы столь высокого положения в дружине. Но многим из них сейчас захотелось попятиться… даже пуститься прочь отсюда, подальше от этого огня из могилы… Казалось, ее давно покойный житель приближается к ним из мрака осенней ночи…
Огонь все рос. Уже стало видно факел в руке человека – рослый, с длинными руками, во тьме он показался великаном. Отблески пламени падали на руку, плечо, иногда на голову, но разглядеть еще ничего было нельзя.
Нет, это не видение. В шорохе травы под ветром что-то изменилось… В нем появилась живая упорядоченность звука шагов. К ним шло существо из живой плоти – как и то, что недавно их покинуло. И в то же время совсем другое…
И когда гость из мрака приблизился на
Но теперь он не горбился и не волочил ноги. Стан его был прям, плечи широки, походка легка. Остановившись, он осмотрел потрясенные лица перед собой. Факел он держал так, чтобы свет не слепил ему глаза, и все же бояре неплохо его рассмотрели.
Молодое безбородое лицо сразу напомнило им о Етоне – крупные, не слишком красивые черты, густые темные брови, широкий нос. На памяти ближних у Етона нос был уже сломан и расплющен. У стоявшего перед ними этого перелома не было, и это доказывало, что они и впрямь видят своего господина таким молодым, каким никто его не помнил! Таким он был пятьдесят с лишним лет назад, а в ту пору даже Семирад, старший из них, еще кувыркался в чреве своей матери!
На нем была та же одежда – тот же роскошный греческий кафтан, где нитями пяти или шести разных цветов был искусно выткан всадник с луком в руке, зеленое дерево, белая лань… Поверх него тот же бурый плащ, который Етон накинул, чтобы не выделяться в темноте. Только руки с широкими юношескими костями запястья выдавались из слишком коротких ныне рукавов. Блеснула серебром подвеска с вязаными рунами – заклинанием старого мудреца Хавтора…
Никто не произнес ни слова. Взгляд нового Етона остановился на лице Думаря – тот держал его коня. И телохранитель единственный выдержал взгляд своего помолодевшего господина без дрожи и сомнений.
– Поехали, – сказал Етон, и от звука его голоса – молодого и глубокого – все вздрогнули. – Жена молодая заждалась, а мне до свету сюда вернуться надобно.
Он подошел к Думарю и взял у него повод своего коня. Легко вскочил в седло, подобрал поводья и первым тронулся через жальник назад. Думарь загасил принятый у него факел, сам сел на своего коня и поехал впереди господина, как обычно. Прочим оставалось лишь последовать за ними. Умом все знали, что произошло, глаза их видели итог превращения старого князя, но оторопь не позволяла здраво рассуждать.
Когда вновь отворилась дверь клети, Величана села. Она уже не пыталась угадать, что увидит, а просто ждала. За время ожидания у нее наступило какое-то онемение в мыслях: прошла шумная свадьба, и вот она, княгиня новобрачная, половину ночи лежит одна и ждет, когда дряхлый супруг вернется к ней омоложенным… Она спит. Или бредит. Ничего не пытаясь понять, не пыталась заглянуть и в будущее, она просто доверилась времени. Порой едва ли не забывала, где она и почему.
Вот они вошли. Етона с боярами не было – это Величана сразу отметила. Зато был человек, которого она никогда прежде не видела. Очень рослый парень, с широким носом, крупными чертами лица, довольно длинными темно-русыми волосами… Всего на три-четыре года старше ее, может, на пять, но одетый богаче всех, он удивительно выделялся среди бояр. На кафтане выткан всадник – эту чудесную одежду она уже видела… И тут Величана сообразила. Это свадебный кафтан Етона. А значит…
– Признаешь ли меня, супруга моя любезная? – Парень в Етоновом кафтане остановился перед ложем и положил руки на пояс.
Величана молчала. Узнает ли она его? Как она может его узнать, если видит впервые?
Она взглянула на Семирада.
– Это князь наш, – хрипло подтвердил тот. – Взошел на могилу Вальстенову, на землю-матушку лег, шкурой покрылся – а как сбросил шкуру и встал, так вот… – он показал на парня, – стал молодец… молодцом.
Величана всмотрелась в лицо парня. Она не узнавала
– Мужи плеснецкие видоки – я и есть твой муж, князь Етон, – сказал парень.
Свежий юношеский голос звучал довольно низко, и от этого звука Величану вновь пробрала дрожь. И уже не отпускала.
– Хватит время терять. Мне до зари назад обернуться надо. Думарь и Гребина, ждите с конями во дворе, – не оборачиваясь и не отрывая глаз от Величаны, распорядился он. – Прочие ступайте восвояси. На заре возвращайтесь.
Бояре шевельнулись. Величана едва не крикнула: нет, не уходите! Так не хотелось ей оставаться наедине с этим новым Етоном. Ждала она в мужья не старика, а отрока – вот он, перед ней. Молодой, статный, сильный, пусть не красавец, но по-своему весьма привлекательный, он был бы женихом не хуже других. Да и получше многих. Но этот взгляд лесного зверя на человеческом лице… Такими должны быть оборотни, те, что умеют надевать волчьи шкуры… Етон покрылся волчьей шкурой на могиле… а встал вот таким… Он оборотень! Оборачивается самим собой, но из былого своего века… И теряет в этом превращении человеческую душу… Уж лучше бы стариком оставался!
Мужи плеснецкие вышли, затворили дверь клети. Етон тем временем сбросил плащ прямо на пол и стал расстегивать кафтан. Величане бросилось в глаза, что застегнут он был кое-как – мелкие золоченые пуговки частью всунуты не в те петли, иные не застегнуты вовсе… будто он очень торопился, когда одевался… Цепь с серебряной подвеской зацепилась за пуговку, и он дернул с досадой, едва не оторвал.
Величану трясло. Она ощущала себя на грани гибели, будто дева из сказаний, которую унес Змей Горыныч. Нави со всей их страшной ворожбой смотрели ей в глаза. За что? Почему именно с ней все это должно было случиться? Со свадьбы – события важного, но все же вполне обыденного – она вдруг перенеслась в страшную байку, что рассказывают зимой на павечерницах. Почти как про мертвые кости, которые озорные девки приглашали зайти в шутку, а они возьми да и приди… Почему именно ее занесло в это сказание, почему ей выпало стать женой невиданного оборотня – старика и молодого разом?
Етон небрежно бросил дорогущий кафтан на ларь и присел на край ложа, чтобы снять черевьи. Величана отодвинулась, насколько позволяла ширина лежанки. И закрыла глаза, решив не открывать их, пока все не завершится. Не ведали батюшка с матушкой, за кого отдают свою дочь единственную, но теперь кончено – нет ей дороги назад.
В Плеснеске уже три дня гуляли на княжьей свадьбе, но в глубину леса шум этой гульбы не доносился. Здесь осень неспешно делала свои дела: хоронила золото, прибиралась к приходу зимней княгини – Марены. Порывы ветра срывали с ветвей целые тучи желтых листьев, бросали их горстями на стены уединенной избушки – на краю широкой поляны, под вытянутыми на простор ветвями сосны. Но сосна и прежде была так стара, что за минувшие шестнадцать лет не изменилась. Возле стены, на колоде для колки дров, сидел человек – молодой мужчина, скорее даже юноша, но высокий рост, длинные конечности, мрачноватое и замкнутое выражение лица с крупными чертами делали его старше на вид. Сидел совершенно неподвижно, не сводя глаз с поляны и начала тропы к речке, но не столько смотрел на лес, сколько слушал. Шестнадцать прожитых в лесу лет развили в нем чутье на присутствие кого бы то ни было – человека ли, зверя ли, – которое было сильнее зрения и слуха.