Князь Барбашин

Родин Дмитрий Михайлович

Да, не всегда им везло, и после одной из схваток заматеревший Генрих вынужден был занять место погибшего капитана. Так свершилось предсмертное желание отца. А затем он сменил чужой краер на собственное судно. Да, это был старый неуклюжий одномачтовый торговый корабль с коньковой обшивкой, плоским дном, с высокими надстройками на носу и корме, чья скорость никогда не превосходила пяти узлов, а любой шторм грозил катастрофой. Но отныне он мог сам продавать свою добычу. И к концу войны Генрих стал обладателем уже двух парусников, вернувшись в Гданьск с полными трюмами самых востребованных в городе товаров.

Сейчас, спустя десятки лет после тех событий, сын Генриха – Адольф Кромберг – слыл весьма богатым гданьским купцом, владельцем и совладельцем нескольких торговых судов

и каперских кораблей. А его сыновья совершали торговые плавания не только в Балтийские порты Ганзы, но и в Лондон и Брюгге, а первый внук и вовсе пошёл по стопам деда. Причём молодой Мартин Кромберг стал не просто капером, а капером королевским. Крейсировал в водах Лифляндии, вступал в мелкие стычки под Ревелем, а после постоянно возвращался в Гданьск, каждый раз приводя с собой захваченные призы. Вот только везло так далеко не всем. Даже больше того – над гданьскими моряками сгустились тучи неудач, и силы каперского флота короля таяли как снег под лучами весеннего солнца. Но не это больше всего взволновало гданьских патрициев, а то, что враг, бросивший вызов гданьским каперам, сам перешёл к захвату купеческих судов. Гданьску, ежегодно посылавшему только через Зунд до двух сотен кораблей, это было как слону дробинка, но конкретной купеческой семье это выливалось в серьёзные потери. Семья Адольфа уже лишилась трёх своих хольков со всем своим товаром. Корабли восстановить было не сложно, а вот потерянные деньги куда труднее.

В конце концов, Адольф не выдержал и сам решил тряхнуть стариной. Возглавив отряд из четырёх кораблей, он добрался до Ревеля и, опасаясь гулявшей по этому городу чумы, встал на якорь у побережья Аэгны. Здесь он стоял до тех пор, пока не дождался донесений от ганзейских шпионов из Нарвы, сообщивших, что на реке и рейде полно кораблей, но военных среди них не видно. После чего гданьские каперы устремились в устье Наровы.

Их явно не ждали, как не ждали и того, что захвату подвергнутся все суда, на которых найдутся русские товары. Ну а как иначе-то – Нарва соперник Риги и Ревеля, а те, в свою очередь, союзники Гданьска. А ему хилые союзники не нужны. Как и разжиревшая на русской торговле Нарва.

Что ж, свои дела он тем налётом поправил изрядно, но всё равно, дальше так продолжаться не могло. Да, русских каперов было не так уж и много, но удары их были чувствительны. Ежегодно городские судовладельцы теряли корабли десятками, а матросы начинали бояться найма. Вот потому, пользуясь своим знакомством с бургомистром Гданьска, он ещё до своего рейда постарался навестить его, едва только тот вернулся после переговоров с магистром Альбертом. Эберхард Фербер прекрасно понял подоплеку этого визита: с самого начала своего правления король Сигизмунд I тесно сотрудничал только с избранной группой гданьских патрициев, в число которых входила и его семья. Именно поэтому Кромберг был далеко не первым, кто пытался таким образом достучаться до короля. Принимая их всех по очереди, Фербер морщился от мыслей, что сначала все они буквально радовались возможным прибылям от каперства, а затем, как только выяснилось, что ради них надо чем-то жертвовать, тут же возмутились. И это в тот момент, когда над самим Гданьском повисла страшная опасность.

Увы, армия, пришедшая из германских земель, с боями и потерями всё-таки смогла форсировать Вислу, обороняемую артиллерией и пехотой под предводительством гетмана Прусской земли Станислава Косцелецкого, и теперь неспешно двигалась на соединение с армией самого Ордена. Неспешно, потому что дела политические не позволяли пока что магистру покинуть Кенигсберг. Но не трудно догадаться, что их целью, когда это всё же случится, будет именно Гданьск.

А король, как назло, застрял в лагере под Быдгощью. Шляхта, почувствовав свою силу, прежде чем пойти в бой потребовала от короля выслушать её очередные условия, и он был вынужден согласиться устроить Всеобщий Сейм, да ещё и подождать, пока шляхтичи не отберут на него своих представителей. А те, несмотря на то, что большая их часть уже и без того была тут, с выбором вовсе не спешили. И их абсолютно не волновало, что враг уже начал боевые действия и

противостоять ему могла лишь небольшая наёмная армия под командованием Николая Фирлея. Да и на ту деньги вскоре обещали кончиться. А без денег наёмники не воюют!

А кроме того ещё и южные дела требовали от короля своего внимания. Василий Московский атаковал-таки Литву большими силами. Да и июльское вторжение из Крыма на Подолье и Волынь потребовало созыва местного сеймика во Львове и призыву к вооружению и без того ослабленных уходом войск под Киев провинций.

Прибавьте к этому прорыв морской блокады и выход орденских кораблей в море, ну и как вишенку на торте увеличение финансовых потерь всех прусских городов из-за наводнения рынка некачественными тевтонскими деньгами и накапливавшиеся военные расходы. Всё это отнюдь не радовало ни бургомистров, ни городской магистрат города.

Конечно, Гданьск сам по себе был истинно немецким городом, и его жители некогда переселились сюда из Саксонии, Тюрингии и рейнских земель, но возвращаться под руку крестоносцев он вовсе не собирался. Потому как все его экономические связи заведены были на Польшу, а никак не на Орден. Ведь это польское зерно и лес сделали его богатым. Поэтому городская ратуша больше всего сейчас была озабочена возможной осадой, чем проблемами судовладельцев. Поэтому и Фербер пообещал Кромбергу заняться этим вопросом толькопосле того, как позволят обстоятельства. Кромберг понимающе кивнул. Угроза от крестоносцев была не шуточной.

* * *

Неделю подряд сидела Боярская дума, и бурлили в ней страсти не хуже шекспировских. Ещё бы, ведь решался вопрос войны и мира.

Переговоры, начавшиеся ещё в августе, шли не шатко ни валко. Русская сторона настаивала на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" старой русской "отчиной", которую он сейчас держит, а литовские послы со своей стороны указывали не только на захваченные города, но и на Новгород, Псков и Вязьму как на литовскую вотчину. Минимально, на что они ныне соглашались, – это ограничить свои претензии Смоленском, при условии, что остальные захваченные земли московский князь вернёт безоговорочно. Если же Московское государство и Смоленска не отдаст, то Сигизмунд I Казимирович был готов заключить перемирие по образцу перемирия 1503 года, то есть без формального признания Смоленска русской землей и размена пленными. Но Василий III Иванович, окрылённый чередой побед, ныне хотел гораздо большего и готов был санкционировать лишь сложившееся положение вещей, да обязательно провести обеими сторонами размен пленных.

На лавках, в дорогих мехах, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами, восседали думные люди. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки, унизанные перстнями, чинно покоились на коленях или сжимали массивные посохи. Лица всех лоснились от пота, хотя окна в палате и были отворены. Возле дверей и за троном застыли безмолвными истуканами рынды, в белоснежных ферязях с серебряными петлицами на груди. Сам государь восседал на троне в тяжёлом, мехами оттороченом, жемчугом и самоцветами вышитом платье и молча выслушивал выступавших.

Мнения в Думе, как всегда, разделились. Правда, сторонники южного похода ныне были удовлетворены достигнутым результатом и распались, как единая сила, дополнив собой либо сторонников войны, либо сторонников мира. Зато партия войны, всё ещё самая многочисленная при дворе, настаивала на продолжении, ведь новые земли – это новые пожалования. Однако партия мира в этот раз подготовилась куда лучше.

Окольничий Морозов притащил с собою целую груду челобитных, смысл которых сводился к одному: "вотчины да поместья опустели, дома разорены от войны и сильных людей…". Старый интриган Воронцов, поставленный наблюдать за сбором порохового зелья, уверял, что пороха для большого похода больше нет и собрать его ранее двух лет просто невозможно, если только не скупить у иноземцев. Чему тут же воспротивился казначей, упирая на опустевшую казну. А Давыдов, качая головой, жалился на то, что литвины никак не хотят признавать захваченное и упорно требуют вернуть все их города и земли.