Князь Диодор
Шрифт:
Не намного скучнее, чем просто богатеть везде, где только возможно, подумал князь Диодор, но вслух опять ничего не произнес. Кажется, он выяснил все, что хотел тут выяснить. Вот только этого было мало даже для первичных версий.
Когда они пошли обратной дорогой, батюшка Иона с малопонятным вздохом на рукве произнес чуть слышно:
– Без сомнения, он – это он, торгаш и богатей, каких поискать даже в этих зажиточных землях, князь. Никакой подмены на оборотня или на другую подходящую для этого фигуру, как ты полагал, тут нет.
– А я и не полагал, – признался князь. – Самой подходящей фигурой,
– И все же я не понимаю, – опять начал батюшка. – Такая одержимость деньгами и доходами, богатством и властью, какую оно приносит, если все же приносит, это же – баловство и необузданность… Я думал прежде, что это не только несчастные люди, но и неуверенные в себе изначально, нуждающиеся в подтверждении своей значимости и силы, а оказалось… Оказалось, – он чуть понурился, – что это не так, все сложнее. И даже лукавство, которое ему свойственно, не от слабости, как утверждают святоотеческие авторы, а просто – профессиональное, что ли…
– Да, – неожиданно согласился Дерпен, который долгонько помалкивал. – Слабым его не назовешь, даже я это заметил. Хотя и не говорю на феризе.
14
На обратном пути имперцы попали под дождь. Улицы и площади Парса обезлюдели, все попрятались, только кое-где поданные короля Фалемота бегом спешили до дома. Сначала князя это позабавило, бояться дождя он не привык, но потом так получилось, что батюшка нахохлился в плаще, и Дерпен в очень плотном своем зимнем полухалате-полушубе поднял плечи, пробуя спрятать голову от нещадно заливающей его воды с неба.
Тогда и князь Диодор понял, что это не реденький и привычный руквацкий дождик, а настоящий ливень. Дождище заливал глаза и дышать становилось трудно, уже через несколько минут его коротка шубейка промокла так, что по спине отчетливо потекли капли. Пришлось им поторапливаться, как и прочим.
Но идти под дождем оказалось далеко, и когда они все же дошли, то промокли не меньше, чем рыбы в пруду. Раздеваясь в своей комнате, чтобы надеть сухое, руквацкое и привычное платье, князь с удивлением обнаружил, что даже его белье можно было выжимать, то есть, он промок до нитки. К тому же, все замерзли, хоть и мягкая, феризская, но все же зима стояла, а не лето.
А потом появился куртье Атеном, который еще с порога библиотеки, где все собрались погреться у камина, объявил, вытирая мокрые свои волосы немалого размера платом:
– Барон будет у нас сам, он согласился с нами отужинать, – он почти с неудовольствием осмотрел имперцев, сидящих перед не желавшим разгораться огнем.
Батюшка чуть не влезал в пламя, чтобы согреться, от Дерпена, хотя он сидел и дальше Ионы, почему-то едва ли пар не валил, хотя он тоже, как и князь, переоделся в сухое. Маг Густибус сидел в едва освещенном вечерним светом уголке у окошка и лениво, нечасто, как заметил князь, перелистывал страницы огромного фолианта, безнадежно пробуя осветить их какими-то на редкость тусклыми и неровно горевшими свечками.
А сам князь расчихался, и ноги у него мерзли, и голова плохо соображала. Около него немного посуетился Стырь, который предлагал, должно быть, по подсказке мейстерины, то особенную бутылку с горячей водой, чтобы
– Стырь, – простуженным голосом приказал князь, – сходи-ка на кухню, узнай, что у нас есть из местных блюд. Не пришлось бы в ресторацию какую-нибудь бегать, чтобы этому барону потрафить.
– Барон… очень разборчив в еде, – обеспокоился и Атеном. – Действительно, как же я не подумал? – И он куда-то умчался.
Князь Диодор выпил большую кружку кофе с щедрой порцией пресловутой водки, причем питье получилось вовсе неплохим, и отправился соснуть перед ужином. Но едва он сомкнул веки, как его уже будила служанка. На феризе она бойко доложила:
– Месье барон прибыл, принц, его можно увидеть из твоего окна.
Князь, немного посмущавшись этой девицы, все же дошел в ночной рубахе до окна и успел заметить между косами дождя, как к двери главного дома их отеля торопливой рысцой подбегают четверо ливрейных носильщиков, которые тащат узенький портшез. За ним двигались четверо охранников, причем двое несли что-то вроде укороченных бердышей, а двое оказались даже с легкими фузеями, похожими на конногвардейские карабины.
Как они смогут стрелять под таким дождем, почему-то подумал князь, и выгнав служанку, принялся одеваться. В главную гостиную он вошел уже когда барон устроился в кресле перед камином, вытянув вперед ноги. Сначала именно эти вот длинные и чуть кривоватые ноги в шелковых чулках привлекали внимание Диодора.
Лишь потом князь различил сбоку и куртье Атенома, который весело и негромко о чем-то с бароном раговаривал, и Густибуса, который тоже, хотя и с меньшим успехом, кажется, пытался развлекать гостя. Князь подошел к этой живописной компании. Барон поднялся.
Он был на удивление молод, что только заметнее обозначалось тем пушком, который покрывал его щеки и губы и которым барон, без сомнения, гордился, по-крайней мере, он часто его приглаживал тонким, похожим на дамский, платком. Лоб у него был широким, и глаза оказались расставлены так далеко, как Диодор прежде видел только у восточников. Высокие, едва ли не руквацкие скулы барона придавали глазам веселое и какое-то знакомое выражение. Князь с удивлением обнаружил, что феризский банкир походит на одного из его давних знакомых, корнета-кавалериста, который, по слухам, прошедшим летом погиб где-то в степях под Колыванью.
Чтобы соблюсти формальности знакомства, Атеном представил барона. Тот молча протянул ладонь для рукопожатия, хватка у него была крепкой и мозолистой, она выдавала тот секрет, что банкир частенько ходит в хороший фехтовальный зал, где ему спуску не дают, заставляют тренироваться всерьез. При этом он улыбнулся.
– Шевалье д'Ош уже заочно познакомил меня со всеми… обитателями этого имперского отеля. И даже дал точные характеристики каждому.
– Вероятно, не очень лестные, – неожиданно для себя проговорил князь, к тому же, не узнавая своего грудного, сипловатого голоса.