Князь Феликс Юсупов. Мемуары
Шрифт:
Прекрасен был Луксор, но ужасна жара. Терпеть ее более я не мог, и мы вернулись в Каир. Но в городе я заболел желтухой и остаток времени пролежал в постели. Как только я встал на ноги, мы уехали в Иерусалим, где хотели провести Страстную и Пасху. Египет, впрочем, покидали мы с грустью. Древняя страна успела околдовать нас.
В Яффе нас встретил начальник местной полиции, здоровяк весь в медалях. У него уж был готов дом для нашего отдыха в ожидании поезда на Иерусалим. Он усадил нас в коляску, запряженную парой арабских чистокровок, а сам сел рядом с кучером. Панч, завидев необъятный, нависший над сиденьем зад, соблазнился: я и глазом моргнуть не успел, как он вцепился в него. Бедняга полицейский держался геройски, но пса я оторвал от него с великим
До уготованных нам покоев мы наконец доехали, однако ж отдохнуть не успели. Только мы сели, явился губернатор Яффы с нашим знакомцем полицейским начальником и прочими отцами города.
Уехали они, уехали и мы. Русский консул в Иерусалиме встречал нас заранее, явившись к нам в вагон еще в дороге, чтобы успеть предупредить жену мою о приготовленном нам приеме. Увидав, какая толпа чиновников ожидала нас на вокзале, Ирина отказалась выходить из вагона. Чуть не силой вывел я ее на перрон. Бесконечные рукопожатья неизвестным особам. Далее едем в православный храм. По обеим сторонам дороги русские паломники. Было их более пяти тысяч. Прибыли они со всех концов России в Иерусалим на Пасху. Они рукоплескали государевой племяннице и распевали псалмы.
Греческий патриарх Дамиан ждал нас в соборе вместе с причтом. Когда вошли мы, он вышел навстречу и благословил нас. Прочитав «Отче наш», мы покинули собор и поехали в гостиницу русской миссии, где приготовлены нам были апартаменты.
На другой день нас принял патриарх. Аудиенция была долгой и скучной. Мы с Ириной сидели по обе его руки, клир – вдоль стен. Подали кофе, шампанское, варенье. Но никто не говорил ни по-французски, ни по-английски, а патриарх не знал и по-русски. Беседе, как ни расстарывался переводчик, не хватало живости. Наш хозяин, однако ж, был человек замечательный. Мы еще и еще, пока жили в Иерусалиме, виделись с ним в обстановке не столь официальной. Когда в первый раз пришел он, Панч, заслыша его шаги, бросился навстречу в ярости, и, не подоспей мы вовремя, случился б тот же конфуз, что и в Яффе.
Долго ходили мы по Святым местам. Все и в городе, и близ города говорило о крестном пути Христа. Гуляя по окрестностям, встретили мы людей в лохмотьях, сидящих у края дороги. Тела и лица их были покрыты струпьями и язвами. Руки и ноги у иных гниют, глаза вылезли из орбит. Женщины держали на руках с виду здоровых детей. Мы подошли подать милостыню. Нестерпимой вонью несло от них. Только потом мы узнали, что встретили прокаженных.
На Страстной посещали мы службу в церкви Гроба Господня. В Великую Субботу Ирина прихворнула, и я пошел один. С места своего наблюдал я за необычной церемонией, совершаемой в этот день. Накануне городские власти налагают печать на святилище посреди храма, куда, как уверяют, в Великую Субботу утром нисходит божественный огонь – зажечь тридцать три патриаршие свечки. Патриархи, армянский и греческий, идут во главе процессии, и, чтобы видела паства, что у них ни спичек, ни огнива, обысканы у входа солдатами-мусульманами. А в храме ждут паломники. В руке у всякого тридцать три свечечки. Патриархи подходят к святилищу, взламывают печати, входят. Миг – и в обеих окошках церковных явлены зажженные свечи. Народ устремляется к чудесному пламени. И священники поспешно уводят патриархов, желая уберечь их святейшества от чрезмерных восторгов толпы.
Увиденное ошеломило меня. Мерцали тысячи свечей, и храм казался огненным океаном. Люди словно обезумели: рвали на себе одежду, обжигались свечным пламенем. Нестерпимо запахло горелым мясом. Казалось, я участвую в сцене всеобщей истерии. Ко Гробу Господню было не подступиться.
В пасхальную ночь после Всенощной все русские паломники в Иерусалиме были приглашены в русскую миссию к праздничному ужину. Пришли они с лампадками, зажженными от огня святыни в российских церквах и бережно донесенными до Святой Земли. На длинных садовых столах все эти цветные огоньки феерически освещали тьму. Перед отбытием паломников мы сами устроили им обед в саду русской миссии. За столом нам, окруженным соотечественниками,
После того паломники, узнав, что мы собирались на литургию в православный храм, ринулись туда же. Случилась давка. Двери было закрыли, но одну снесло напором толпы. Мы едва унесли ноги боковым выходом.
Незадолго до нашего отъезда поехали мы на прогулку. К нашей коляске подскочил молодой негр в белом балахоне и бросил в коляску письмо. В нем просил он взять его в услуженье. В тот же вечер он явился в русскую миссию за ответом. Эфиоп понравился мне, и я его нанял, к неудовольствию Ирины и наших слуг-европейцев. Звали новичка Тесфе. Не знаю уж, почему бежал он с родины в Иерусалим. Был он дикарь, но дикарь с умом. Он быстро выучился по-русски и служил верой и правдой. Однако с ним не обошлось без хлопот. Из Палестины поехали мы в Италию. В Неаполе управляющий гостиницы пришел ко мне возмущенный. Тесфе пытался изнасиловать горничных. А две старухи англичанки жаловались, что не могут воспользоваться комнатой для дам: Тесфе безвыходно пребывал в уборной, забавляясь восхитительной игрушкой – спуском воды! Долгое время мы не могли приучить его спать на кровати. Он упорно ложился в коридоре у нас под дверью.
Наш автомобиль дожидался в Неаполе. В сопровождении Тесфе и Панча мы отправились в небольшую прогулку по Италии. Слуги были уже в Риме, и жена моя признала, что Тесфе ко всему – отличная горничная.
Из Рима поехали мы во Флоренцию. Здесь имел я порядочно знакомых, но не повидал почти никого. Хотелось побыть вдвоем с Ириной в городе, который полюбили мы всего более.
Накануне отъезда я заметил у Лоджа деи Ланци фигуру, показавшуюся знакомой. Это был итальянский князь по прозвищу Бамбино, мой лондонский приятель в пору, когда гостили у меня красотки-кузины. Я представил его Ирине, и мы пригласили его к нам на обед. Он очень переменился. Исчезли в нем жизнелюбие и детская веселость. На другой день он пришел проводить нас и сказал, что вскоре увидится с нами в Париже и Лондоне. Месяцем позже мы узнали, что он покончил с собой. Он оставил мне прощальное письмо, глубоко меня взволновавшее.
На обратном пути остановились в Париже. Старик Шоме принес Иринины украшения, которые переделывал он за время нашего отсутствия. Потрудился он ненапрасно: пять ожерелий, им оправленных, с брильянтами, рубинами, сапфирами, изумрудами и жемчугом были одно лучше другого. На приемах, данных в нашу честь в Лондоне, ими восторгались до бесконечности. А впрочем, все брильянты затмевала красота Ирины.
В Лондоне мы жили в моей старой холостяцкой квартире. Как прекрасно было очутиться в каком-то смысле дома и увидеть старых друзей! Тут же вихрь светской жизни подхватил и понес нас. В Лондоне в то время были и мои тесть с тещей, и вдовствующая императрица Мария Федоровна, гостившая у сестры Александры в Мальборо-хаус, куда хаживали мы повидаться с ними.
Однажды утром разбудила нас брань в прихожей. Я надел халат и вышел справиться, в чем дело. У дверей королева Александра и императрица Мария Федоровна переругивались с Тесфе: он никак не хотел впустить их. Императрица, потеряв терпенье, замахнулась на него зонтиком. Я извинился за свой вид и объяснил гостьям, что Тесфе, как верный пес, исполняет приказы, а мы накануне легли поздно и велели ему никого не впускать.
В самый разгар лондонской светской жизни пришло известие, что убит австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд.
А вскоре получили мы письмо от моих родителей. Они просили приехать к ним в Киссинген, куда уехали они на леченье.
ГЛАВА 20
1914-1916
Наши муки в Германии – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию – Рождение дочери – Отцова миссия за границей – Мимолетное губернаторство – Положение ухудшается – Распутин должен исчезнуть
В июле мы приехали в Киссинген. Атмосфера в Германии показалась нам крайне неприятной. Немцы упивались нелепыми газетными статейками о Распутине, бесчестившими нашего государя.