Князь грязи
Шрифт:
Наконец, в моих руках оказалась маленькая бархатная коробочка, в каких продаются ювелирные украшения.
Я открыла коробочку…
Это не были бриллианты или сапфиры — вроде тех современных, элегантных, обыденных по виду и средних по цене украшений, какие дарил мне Андрей ( одно из таких колец и серьги у меня украли поклонники Вельзевула ) — нет, это было старинной работы, массивное, но чрезвычайно изысканное кольцо: золото, круг черной эмали, в центре круга — крохотное золотое распятие — не крест, а именно распятие с фигуркой Христа! Не представляю, сколько могло стоить это кольцо.
И уж подавно — где его Юзеф добыл? На каком-нибудь аукционе?
— Тебе нравится? — голос Юзефа так трогательно дрогнул, что я сразу забыла все свои обиды и повисла у него на шее!
— Конечно! Это такое
— Этому кольцу пятьсот лет. Пятнадцатый век…
— Правда?!
Пятнадцатый век… Сколько разных людей носило его до меня… Быть может, оно мне расскажет пару историй, которые помогут мне написать, наконец, бестселлер?!
— Дай, я его на тебя надену… Могу я объявить о нашей помолвке?
…Хотя я давно уже ждала этого вопроса, он застал меня врасплох. Ведь я уже приготовилась уехать! Вернуться в Москву! К своим сказкам, к друзьям, к маме! Я передумала жить с Юзефом, пока смерть не разлучит нас… Конечно, можно было бы «передумать обратно», но это потребует некоторого времени, ведь все рожденные под знаком Рака знамениты своей медлительностью…
— Может, не будем пока? Подождем? — робко попросила я.
В кошачьих глазах Геральта из Ривии сверкнули недобрые «ведьмаческие» огоньки.
— Панове! — крикнул он. — Попрошу минуту внимания! Мы — я и моя невеста Анастасия — желаем объявить о своей помолвке! Свадьба состоится через месяц. Мы еще должны съездить в Париж и сшить подвенечное платье…
Все присутствующие озадаченно умолкли, а какой-то невысокий толстяк с лихими — истинно-польскими, как у Леха Валенсы! — седыми усами подскочил вдруг ко мне и принялся пылко целовать мои руки, возбужденно крича Юзефу:
— Ну, удивил! Ну, удивил, пан Юзеф! Она же тебе во внучки годится! Удивил… За что только тебя женщины любят?
Юзеф самодовольно усмехался.
А я молчала и даже не пыталась отнять свои руки у усатого толстяка.
А что я могла бы сказать?!
СВЕТЛАНА.
Светлана по прозвищу Золотая Рыбка, красивая девочка с длинными золотыми волосами, в разбитых, потрескавшихся сапогах, в шубке из искусственного меха, настолько старой и истертой, что она уже совершенно не грела, в детской вязаной шапочке, без перчаток, с пятьюдесятью долларами в кармане, шла по заснеженной темной улице: был поздний вечер, падал снег, было холодно, но все же не настолько холодно, чтобы бывалая «путешественница» Золотая Рыбка могла бы замерзнуть насмерть.
Хотя… Замерзнуть насмерть, уснуть и не просыпаться больше — пожалуй, это было бы для не сейчас самым лучшим выходом!
Единственным выходом.
Потому что вернуться назад, в подземелье, в Империю Рыбка не могла.
А больше идти ей было некуда!
Было бы ей лет двенадцать — как тогда, когда она сбежала из дома — она решилась бы, пожалуй, обратиться в один из христианских приютов. Она знала их адреса, потому что ей приходилось не раз возвращать оттуда детей…
Но ей недавно исполнилось пятнадцать.
Рыбка считала себя уже слишком взрослой для приюта!
А потому — брела теперь без цели и без надежды, дрожа в своей убогой вылезшей шубке, а снег шел все сильнее…
Рыбке было грустно и страшно. Гораздо страшнее, чем в тот день, когда она сбежала от матери и отчима! Тогда ее переполняли ярость, обида и — возбуждение: ведь она решилась наконец на ПОСТУПОК! Ушла! Действительно ушла! Доказала матери, что может обойтись и без ее фальшивой заботы, обернувшейся — предательством. Тем более — было лето, тепло, на помойке возле рынка было много ящиков с чуть тронутыми тлением, но еще вполне годными в пищу фруктами, очень вкусными даже, а потом — ее заметили и о ней «позаботились», хотя и здесь эта забота была совсем не бескорыстна, с ней делали примерно то же, что сделал с ней отчим, но Рыбка была уже умненькая, она понимала, что глупо ждать от чужих людей бескорыстной заботы ( это мать должна была любить ее и заботиться бескорыстно, а не пытаться удержать с помощью дочкиных прелестей этого грубого, вонючего мужика! ), к тому же — то, что делали с ней здесь ( будь то Кривой или еще кто-нибудь из мужчин ) было почему-то совсем не так больно, как с отчимом, а иногда даже и приятно! И потом она не без некоторого удовольствия даже «промышляла» на вокзалах. Она ведь была красива… А потому — платили ей больше, чем другим девочкам, она могла покапризничать и отказаться, ее никогда не били, у нее даже «цивильный прикид» был, чтобы выполнять разнообразные «особые задания». Правда, теперь, распрощавшись с подземным миром, Рыбка поняла, что и у ее особого положения есть свои недостатки: ведь она, в результате, ничего, совсем ничего не умела, кроме как раздвигать ноги перед мужиками и ласково разговаривать с похищаемыми детишками! Ее, например, воровать не учили: она была слишком заметна, чтобы стать хорошей воровкой, слишком много притягивала к себе взглядов… Правда, благодаря милому, располагающему личику и нежному голосу, она легко входила в доверие к людям и могла по-мелкому мошенничать. Впрочем, в Москве она этим никогда не занималась, чтобы не быть потом случайно узнанной кем-нибудь из пострадавших: опять же — слишком заметная, запоминающаяся внешность! Мошенничеством Рыбка «развлекалась» во время летних «вояжей» по стране. И вряд ли теперь она могла бы таким путем прокормиться…
Да и стоило ли?
Она ведь не любила ту жизнь, которую ей приходилось вести! Многим — нет, большинству это нравилось! — были даже такие, кого влекла «романтика свободной жизни», романтика коллектора, подземки, гнили и вшей! Кто, подобно этому глупому мальчишке Мелкому, ради этой гнусной, грязной, убогой, беззаконной, бесполезной, бессмысленной жизни бросали и любящих родителей, и теплую квартиру с чистой ванной, кто считал себя «избранным», специально созданным для этой жизни, кто стремился к ней целенаправленно, кто приходил в «нижний мир», в Империю безо всякого принуждения! Короче, были те, кому нравилась эта жизнь… А вот Рыбка ее не любила. И всегда мечтала вырваться. И рассказывала себе на ночь сказки с хорошим концом. Ну, вроде как — подходит к ней на улице представительный мужчина, восхищается ее красотой, но не с тем, чтобы снять на ночь, а потому что он — известный фотограф или кинорежиссер, разглядел в ней, помимо внешности, еще и уникальную фотогеничность или актерский талант, все равно что, лишь бы забрал ее к себе, сделал бы из нее звезду, а потом — пусть бы мать увидела ее по телевизору и пожалела бы о том, что так плохо поступила с единственной дочкой, и пришла бы просить прощения, и Рыбка бы ее простила, обязательно простила… Или — другая фантазия: чтобы в Рыбку влюбился благородный следователь, вроде Коррадо Каттани из «Спрута» ( Рыбка смотрела этот фильм еще там, дома, и тогда она мечтала о том, чтобы Коррадо Каттани оказался ее настоящим отцом, а теперь — она предпочла бы, чтобы он в нее влюбился, спас бы ее, как он спас Титти Печа-Шалоэ, и женился бы на ней! ). Потом место благородного комиссара занял некий вымышленный «авторитет», который делал Рыбку своею подругой — он бы не разочаровался в ней никогда, Рыбка могла быть верной, она только и мечтала всю жизнь о том, чтобы быть верной кому-нибудь, чтобы быть кому-нибудь нужной! В общем-то, благодаря этим мечтам Рыбка и была такой хорошей проституткой: в каждом клиенте она видела своего потенциального освободителя и потому отдавалась каждому со всей искренностью, с желанием понравиться, угодить…
…Но теперь этот путь был для нее закрыт!
Теперь она не мечтала больше о фотографе, режиссере, Коррадо Каттани и «авторитете», теперь ей было смешно и гадко вспоминать об этих своих мечтах, теперь она не могла больше искать своего избранника среди «клиентов», теперь у нее вообще больше не могло быть никаких клиентов, потому что она знала, кто единственный избранник, потому что теперь она могла любить по-настоящему и хранить верность — хотя бы памяти его! — и в память о нем соблюсти чистоту своего тела, с которого былые прегрешения он смыл бесстрастными, заботливыми, нежными прикосновениями!
Венечка, милый Венечка!
Когда Рыбка вспоминала о нем, она заходилась в слезах.
Он смог понять ее и пожалеть!
Он смог бы и оценить ее, и вытащить из этой грязи, сделать честной женщиной, матерью семейства, окружить любовью и роскошью, каждый день купать в ванне со вкусно пахнущей розовой пеной…
Но Веника больше нет.
А потому — лучше бы ей замерзнуть насмерть…
Падал снег.
Рыбка шла, горько плача и дрожа от холода, сама не сознавая, куда и зачем она идет.