Князь Олег

Петреченко Галина Феодосьевна

— Подожди, верховный жрец! — умоляюще воскликнул Аскольд и высвободил свою руку из теплых ладоней Бастарна. — Ты все-таки упрямо заставляешь меня творить только те дела, которые угодны сынам света! — И Аскольд исподлобья посмотрел в глаза верховного жреца.

— Да, да, да! — тихо, но с жесткой убедительностью ответил Бастарн, не отводя глаз от лица князя.

— Нет! — вскричал Аскольд.

— Но почему?! — сжался от боли в сердце Бастарн.

— Да потому, что я хочу… еще раз на греков сходить и тебя с собою взять! — упрямо заявил Аскольд и отошел от жреца.

— Не проси, к грекам с тобой не пойду, ибо оттуда ты привезешь с собой не только великие дары, но и причину своей ранней гибели, — пророчески проговорил Бастарн, глядя в упрямо согнутую спину Аскольда.

Аскольд резко выпрямился и оглянулся, будто захотел мгновенно

увидеть ту стрелу, что пронзила его в самое уязвимое место — княжеское тщеславие. Затем князь запустил шершавые ладони в спутанные черные кудри, опустил голову и долго молчал, не зная, что ответить на откровение верховного жреца. И наверное, князь так и не нашел бы что сказать на столь необычное пророчество Бастарна, если бы не отворилась вдруг дверь гридни и не влетел бы в нее вихрем маленький Аскольдович, а следом за ним в пестром мадьярском наряде — запыхавшаяся, раскрасневшаяся, прелестная Экийя.

— Мы… стосковались по тебе, — объяснила княгиня свое вторжение, слегка поклонившись Бастарну, и улыбнулась чарующей улыбкой мужу, на руках которого уже восседал сын.

Аскольд прижимал к груди ребенка, который маленькими цепкими ручонками крепко обнял отца за шею и что-то шептал ему на ухо, но отец не слышал его лепета. Бледное лицо Аскольда еще хранило на себе отзвук последних слов Бастарна, которые сразу обратить в шутку у князя не хватило ни находчивости, ни мужества. Впервые Аскольд услышал пророчество о своей ранней смерти и не нашел в себе сил с честью встретить эту весть. В голове скопились вопросы: «Где, от кого я приму смерть? Как скоро это случится? Сейчас не время спрашивать», — хмуро подумал Аскольд и наконец очнулся. Он посмотрел на жену тем боевым, задорным взглядом, за которым, кроме готовности уйти в поход, ничего не угадывалось, и бодро спросил:

— Экийя, ежели я в травень-месяц уйду в поход на степняков, что ты на это скажешь?

Экийя вскрикнула, прижала руки к груди, покачала головой, звеня височными монистами, и со стоном проговорила:

— Нет, Аскольд, прошу тебя, не делай этого.

— А ежели… мне это надо? — настаивал Аскольд.

Экийя тяжело вздохнула и, тревожно посмотрев сначала на верховного жреца, а затем на князя, глухо проговорила:

— Ну, ежели тебе надо и богам угодно, то я, как всегда перед дальней дорогой, омою твою ладью ключевою водой, высушу ее на красном солнце, ни одному комару не позволю сесть на нее, а затем, перед погрузкой твоей на ладью, я поцелую стремя твоего коня!

— Вот ответ истинной женщины! — гордо воскликнул Аскольд и, обернувшись к Бастарну, уверенно заявил: — После ее волхвований я всегда чувствую себя неуязвимым! Вот чья сила питает мой богатырский дух, Бастарн!

Бастарн сомкнул на груди руки в треугольник и тихо молвил в ответ:

— Я думаю, мои учения нынче не пройдут для тебя даром.

— Поживем — увидим, — лихо отозвался Аскольд, обнимая одной рукой льнущую к нему жену, а другой держа сына, но беспокойство, сквозившее во всей его осанке, не ускользнуло от зоркого глаза жреца, и тот на прощание решил все же произнести еще один завет:

— Нет хуже советчика у князя, чем его тщеславная жена! Обходи елей слов ее, князь! Не то прилипнешь не к той дороге! — И Бастарн решительно переступил порог княжеской гридни.

Глава 4. Второй допрос

Куда бы ни пошла нынче Экийя, везде ей чудился какой-то шорох, обернувшись на шум которого, как ни странно, она почему-то ничего не замечала. А ведь должна бы заметить, ибо с детства была, как говорил дед, самой глазастой в семье. Дед научил любимую внучку многому, даже по своей тени угадывать настроение того, к кому шла она с какой-нибудь просьбой. Если тень была плотная, тяжелая, то лучше не залгаться и не просить, не то хуже будет. Отец, например, был так суров, что мог ударить за некстати высказанную просьбу. Жестокость отца частенько повергала Экийю в ужас. Дикость его нрава довела ее до предательства, к которому она неотвратимо шла год за годом. Она вспомнила, как накануне того боя, который отец затеял против дружины Аскольда, Экийя целую ночь молилась Сварогу, как самому главному божеству, шествующему по небу днем и ночью и оберегающему живой дух ее соплеменников, и просила, чтобы Сварог задержал свою огненную колесницу над степями Днепра и поразил недугом Арпада, ее отца, вождя мадьярского племени. Если бы отец знал,

о чем ночью молила богов его красавица дочь, он бы убил ее. Но боги сберегли дочь гневливого Арпада и отдали в жены тому, кто убил ее отца! Какая бы дочь решилась на такое?! А она не только решилась, она даже молила, чтобы красавец предводитель чужеродного племени не только победил и убил ее отца, но и сквозь чадру почувствовал красоту ее лица и горячий зов пламенного сердца. А ей и нужно-то было одно: чтобы этот неугомонный витязь только одним глазком взглянул на нее! И он взглянул! И оцепенел! Все, кто впервые смотрели на нее, не охали и не ахали, а долго и потрясенно молчали. О, как умела она точно определить, что означало такое молчание! Оно сулило ей необыкновенное, яркое счастье! Но как пугало ее это сейчас, когда пестрота и буйная смена шелков, паводок, золотых и серебряных украшений не стала знать удержу! Да, она с детства умела беречь украшения, но как единственные, богами данные ей для особого празднества в честь рождения дочери вождя… Она верила, так внушил ей дед, что все украшения, носимые кем-то однажды, принимают тело и душу своего хозяина раз и навсегда. Нельзя надевать чужие украшения себе на шею, голову и грудь. Они могут задушить новую владелицу! Нельзя нанизывать чужие драгоценные браслеты — руки начнут сохнуть! И Экийя складывала все новые украшения в простой деревянный ящичек и очень редко заглядывала в него. Зато свои, древние, мадьярские, тяжелые, но родные монисты носила с особой любовью и верой, что именно они оберегают ее молодое красивое тело от любого злого глаза. Аскольд хмурился, видя на жене новое, красивое платье, сшитое по-гречески, но без привезенных им украшений. Почему опять монисты на ее висках и шее? Они больше идут к ее колдовским глазам?! Кто это сказал? Бастарн? Ах, Исидор? Ах, это память о ее происхождении?

— Мой дед многому меня научил! — с гордостью отвечала на надоевшие вопросы Экийя и лукаво позвякивала древними серебряными украшениями. Аскольд в таких случаях подходил к Экийе медленными тяжелыми шагами, властно клал свои могучие руки на ее прекрасные плечи, любовно гладил их своими шершавыми ладонями, довольно смотрел в ее черные очи, а затем жадно начинал целовать ее и, ежели никого не было рядом — а приближенные давно знали про страстность Аскольда и оставляли супругов наедине, — то продолжение этой сцены было всегда одним и тем же: смятая одежда, разгоряченные тела и ненасытная жажда обладания друг другом.

Но сегодня Экийю беспокоили другие мысли. Сегодня ей везде и всюду чудился какой-то преследователь. Озабоченная и напряженная, зашла она в детскую комнату к сыну и решила немного забыться в забавах с Аскольдовичем. Играя с малышом, постоянно лаская его и забавляя, Экийя не заметила, как в детской оказался кроме няньки еще один человек. В сером плаще, с бледным лицом, прикрытым большим капюшоном, он решительно подошел к княгине и тихо попросил, увидев, что она испугалась:

— Не шуми, Экийя! Я целый день стремлюсь увидеть тебя без свидетелей, но мне это не удавалось, — устало проговорил незнакомец и представился: — Я христианский проповедник, мое имя Айлан, и мне надо поговорить с тобой.

— Но я ничем не смогу помочь тебе, — округлив глаза от удивления, растерянно проговорила Экийя, угадав, что пришелец явился просить ее повлиять на какое-то решение Аскольда.

— Я знаю, у твоего мужа только два влиятельных советчика, это Бастарн и Дир. Но к ним идти бесполезно, это только ухудшит положение тех, ради которых я пришел к тебе, — откровенно проговорил Айлан и торопливо добавил: —Умоляю тебя, ради всего святого и доброго, помоги мне!

— Я не могу обещать тебе, христианин, — отрицательно качнув головой, хмуро ответила Экийя. — Если ты следил за Аскольдом, то должен был заметить, что мое место возле него бывает только тогда, когда он хочет этого, — спокойно объяснила она.

— Но если ты отважишься замолвить ему словечко об Исидоре, то не убьет же он тебя за это! — проговорился наконец незнакомец.

— Помилуй, Радогост! Спаси, Сварог! Что ты мелешь, христианин?! — возмутилась Экийя.

— Я прошу тебя, Экийя! Ты получишь за это много драгоценностей…

— Награбленных? — перебив пришельца, спросила Экийя и зло добавила; — Если бы я хоть однажды надела на себя все добытые моим мужем драгоценности, то я и дня бы не прожила, столько смертоносных проклятий содержат они в себе! Убирайся прочь, пока я не кликнула стражу! — потребовала Экийя, взяв сына на руки.